Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

— Вы думаете, я обидел Соколова? — спросил Есенин. — Теперь он войдёт в историю русской литературы навсегда!

Характерно, что и на другой день, и на третий люди, желавшие замять конфликт, именно так и успокаивали Ипполита: Есенин выставил себя хамом, а он, Соколов, пострадал за правду и повёл себя по-мужски, не превратив всё в мордобой, и все теперь знают, что Соколов молодец, а Есенин — нет.

Противники имажинистов снова почувствовали, что получили отличный шанс выдавить эту компанию из правления Всероссийского союза поэтов.

20 мая на общем собрании Есенина… исключили из союза.

И хотя исключение обозначили как временное — на месяц, — под это решение запустили перевыборы президиума, и компанию имажинистов оттуда наконец вывели.

Председателем избрали Брюсова, в президиум вошли Борис Пастернак и Сергей Буданцев, а из имажинистов остался только Иван Грузинов.

Забавно, что Соколов, живший в одной квартире с имажинистом Грузиновым, спустя год выпустит целую книгу — натуральный панегирик, — которая будет называться: «Имажинистика». Там он провозгласит, что это поэтическое течение одержало безоговорочную победу над всеми предыдущими школами, включая символистов и футуристов, и… ни разу не упомянет Есенина.

Неприятности на этом не закончились.

25 апреля 1920 года поляки совместно с Петлюрой начали масштабное наступление на Советскую республику.

На Украине польские и петлюровские войска составляли 65 тысяч человек, а противостояли им всего 20 тысяч красноармейцев.

Следом 79-тысячный польский корпус двинулся на Белоруссию.

26 апреля польские и петлюровские части взяли Коростень и Житомир, 6 мая — Киев.

30 мая генерал Брусилов опубликовал в газете «Правда» воззвание «Ко всем бывшим офицерам где бы они ни находились», призывая их встать на защиту отечества.

Началась массовая мобилизация в Красную армию.

У Есенина варианты с временным выездом из столицы уже были исчерпаны, надо было предпринимать что-то более долгосрочное.

Есенин направился к жене поэта Ивана Рукавишникова Нине Сергеевне, занимавшей должность комиссара советских цирков.

Циркачи на фронт не призывались.

— Нина Сергеевна, спасайте!

— Да, муж мне рассказал. А что вы умеете?

Фокусы показывать он не умел, колесом ходить не умел, пантомиму не умел, бороться не предлагали, но вряд ли он умел и это.

— Что вы можете, Серёжа?

— Стихи умею.

— Это же цирк, а не «Кафе поэтов». Впрочем… Вы же из деревни?..

Сошлись на компромиссном варианте: Есенин скачет на лошади и читает стихи. Чем не номер?

Кажется, поначалу Есенин и сам обрадовался: во-первых, это даст возможность избежать призыва, во-вторых, сделает его ещё более знаменитым — в цирк ходит куда больше людей, чем в поэтические кафе!

Уже и афишу себе вообразил: поэт Сергей Есенин — на цирковой арене: преображение!

Заключили контракт на полгода.

…Но одно дело — рассказывать о своей крестьянской родословной в стихах или в тарантасе заливать про деревенское детство харьковским еврейкам, другое — действительно сесть на коня.

Впрочем, сесть — это ещё полбеды. Это же цирк! Там надо сначала сесть, а потом, на скаку, встать. И что-то ещё такое проделать…

Хотя если выбирать между цирковой работой и военной службой, цирк был предпочтительнее. На войне, в конце концов, тоже на коне и тоже надо крутиться; но в цирке по тебе хотя бы не стреляют.

А если зал смеётся — так от чужого смеха ещё никто не погибал.

Видимо, были какие-то репетиции. Что-то у Есенина получалось: всё-таки в ночное он действительно ходил, пусть и лет десять, а то и пятнадцать назад.

Но о какой-то цирковой карьере говорить не приходится.

Есенин успел отработать три дня, когда на очередной репетиции упал с лошади и серьёзно повредил себе нос.

Контракт был расторгнут по обоюдному согласию.

Никогда и никому он о своём цирковом опыте не рассказывал — знал только Толя и тоже помалкивал; после смерти Есенина не сдержался и вкратце эту историю изложил.

Аукнулась она в том же 1920-м, когда Есенин в компании знакомых зашёл почитать стихи к одному врачу.

Тот слушал-слушал, всё более задумчиво и как-то слишком внимательно, а потом вдруг говорит:

— А что у вас с носом? Не болит?

Есенин, смешавшись, ответил: нет-нет, всё в порядке.

Врач тем не менее не отступил и, выведя Есенина в другую комнату, одним движением вправил ему нос.

Удивлённые знакомые потом ещё раз переспросили: откуда травма-то?

— Да с лошади упал… — сказал Есенин, но подробностей не сообщил.

В цирке ему, должно быть, дали больничный; в общем, он кое-как дотянул до осени, когда советско-польская война завершилась.

Воевать он больше не хотел.

Большевистская власть оказалась не такой «левой», как они — поэты-имажинисты.

Как раз в то время, когда Есенин устроился в цирк, вышла очередная, не сказать какая по счёту, статья в советском издании — на этот раз в газете с нелепым названием «Жизнь труда»: «Наша читающая публика должна, наконец, отнестись к этому делу серьёзно и заявить публичный протест против нашествия в литературу кривляк вроде Есенина и больных людей вроде Шершеневича. Не следовало бы также и советским учреждениям помогать распространению подобных брошюрок. <���…> Пусть Есенин и Мариенгоф читают свои стишки в рукописном виде и не утруждают ими ни наборщиков, ни читателей».

Сколько всё это можно было терпеть?

И это дело № 10055, которое никак не закрывалось. И эти перестановки в Союзе поэтов, откуда его вымели…

Но самая большая печаль была, конечно, в деревне.

Есенин саму революцию принимал, как он скажет позже, «с крестьянским уклоном» — более всего он ждал, что главное послабление будет мужику. А что в итоге?

Мужику оказалось тяжелее всего. Из привычной немилости он впал в натуральную и обидную нищету. Как же так вышло?

«Дома мне, — писал Есенин 8 июня Жене Лившиц в Харьков, — очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах говорить теперь неудобно».

Вместе с тем Есенин, конечно же, не желал оказаться в среде «бывших» и никаких отношений с ними не имел.

В том числе поэтому новую книжку свою («Трерядницу») Есенин вполне почтительно подписал:

«Дорогому Льву Борисовичу Каменеву.

Многопризнательный Сергей Есенин».

Глава Моссовета Каменев имажинистам время от времени всё-таки помогал.

С Женей Лившиц Есенин расстался трогательно — договорились переписываться; он действительно имел на неё виды, подумывал: а вдруг?

Что, конечно, не отменяло всех остальных «а вдруг».

Спустя три дня после письма Жене, 11 июня, Есенин вместе с Надей Вольпин посещает выступление Бориса Пастернака в клубе Союза поэтов с чтением поэмы «Сестра моя — жизнь».