Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Ничего не бывает случайным, – загадочно произносит Беттина. – Что же до Гиммлера… Да, я вчера как раз за столом ляпнула то же самое, что, мол, он куда большее чудовище, чем мой двоюродный дед. Но всё-таки, если быть честной, то Геринг был вовлечен в страшную политику рейха не меньше, а больше остальных. Следовательно, обвинять только Гиммлера – неправильно. Да, Герман Геринг… он ответственен за миллионы смертей больше, чем кто бы то ни было.

– Тем более, – добавляю я, – что он ответственен за создание первых концлагерей в 1933-м и 1934 году для коммунистов и других врагов национал-социализма.

– Да, он виновен больше всех, – соглашается Беттина.

– Ну не считая Гитлера, конечно, – шепотом добавляет Шанти.

– Да, – подает голос Ади, – но валить всё только на Гитлера тоже глупо. Остальные миллионы немцев не в счет? Но, с другой стороны, я против, когда Беттине указывают на то, что она в этом виновата. Приезжал к нам тот израильский режиссер. И я говорю ему: «Помилуйте, Беттина – внучатая племянница Геринга! Во-первых, не такое уж близкое родство, во-вторых, зачем на неё вешать вину?» Но он упертый, этот израильтянин, давил и давил. Беттина уже и перед ним и его предками почувствовала себя виноватой… Типа «ты виновата и даже сниматься не хочешь?! Как так можно?!».

– Хуже всего было с Руфью, – соглашается Беттина, – с той женщиной, чьи родители были в концлагере. Она со мной была отчаянно груба, после встречи с этой женщиной я в полной мере ощутила, что такое вина, хотя головой понимаю, что я не виновата, что ни при чем. Но я горжусь собой, что прошла через это, выдержала напор.

– А зачем тебе оно надо? Выдерживать? – Я этого правда не могу взять в толк.

– Я не могла отказать, потому что это был израильский режиссер.

– Не понимаю, – говорю я.

– И не поймешь, – грустно улыбается Беттина. – После того как умер мой отец, я получила непростое наследство: со мной стали связываться журналисты (я тогда жила в Германии) и просили прокомментировать то, как я отношусь к рейхсмаршалу Герману Герингу. Я открещивалась всячески, посылала их, в общем, не хотела говорить об этом. А потом нашла коробку отца со старыми семейными фотографиями, и на них был Герман, еще молодой, не жирный, каким все его знали в период расцвета нацизма. Молодой летчик, герой Первой мировой войны. Больше всего меня потрясло, что я на него похожа, очень сильно, невероятно… И я подумала: ну нет, я не хочу быть похожей на этого парня! Не хочу! Я другая! И порвала эти фотографии. Не хотела, чтобы они были у меня дома.

Рассматриваю Беттину и никак не могу уловить «невероятного» внешнего сходства.

– Могла бы продать, – смеется Ади.

– Нет. Денег за эту дрянь мне тоже не надо.

– Знаешь, – мягко улыбается Шанти, – когда я росла в послевоенной Германии, меня никто особо не дразнил. Вся страна – потомки нацистов. Хотя СМИ с большим удовольствием начали раскручивать тему про преступления нации и так далее.

– Меня тоже, в общем-то, не дразнили. – Беттина задумывается. – Почти…

Шанти собирается уезжать: решено, что сегодня мы снимаем разговор с Беттиной и Ади, а завтра подруги снова встретятся и позволят нам поснимать их общение.

– С чего начнем? – интересуется у меня Беттина, как только белая «тойота» Шанти скрывается в гуще деревьев.

– Сначала я бы попыталась разобраться с твоей родословной…

– Ну-у-у-у! Ты не представляешь, во что ввязываешься, – вздыхает Беттина и входит в дом. Мы все следуем за ней вниз по лесенке и оказываемся в спальне.

Стюарт краснеет: «Ой, простите, ничего, что мы тут?» Беттина, кажется, даже не понимает причины его смущения: «Разумеется!»

Спальня просторная и очень светлая (как же тут, наверное, бывает жарко!), обставлена крайне скромно: впрочем, пора бы уже свыкнуться с мыслью, что Ади и Беттина – люди очень простые и непривередливые ни в быту, ни в еде.

По левую руку от входа – крашеный фиолетовый шкаф (судя по разводам, хозяева явно старались над ним сами) и куча розовых ящиков из пластмассы с металлическими ручками, вделанных в стену без помощи мастеров и дизайнеров.

Пол в спальне необычный. Треть его выложена крупной плиткой. Оставшиеся две трети – деревянными лакированными досками: сразу понимаю, что это никак не связано с новыми дизайнерскими веяниями, просто Беттине и Ади не хватило плитки. То же самое с обстановкой. Вижу несколько деревянных тумбочек, причем по форме и цвету не совпадают даже те из них, что стоят по разные стороны кровати. «Я его слепила из того, что было» – эту строчку можно смело отнести ко всему глиняному куличу, который Беттина называет домом.

Напротив кровати – деревянный комод, рядом с которым – дверь в просторную кладовку. Вот оттуда-то и выходит Беттина, прихватив с собой большую коробку с фотографиями: «Вы же знаете, что рядом с нами в получасе езды находится Лос-Аламос. Там в 1942 году для работ по “Манхэттенскому проекту” была создана Лос-Аламосская Национальная лаборатория, где Оппенгеймер готовил атомную бомбу в противовес активно развернувшейся ядерной программе Гитлера… И вот в прошлом году в лаборатории случился ядерный пожар. Я сложила фотографии в большую герметичную коробку, чтобы они не испортились… Ну да, странная и бесполезная мера предосторожности, я понимаю…»

Беттина ставит коробку на кровать, сама садится у подножия на корточки и начинает перебирать старые фотографии:

– Моим дедом был Карл Эрнст Геринг, старший сын Генриха Геринга от первого брака. Герман Геринг родился во втором браке, и Карл с Германом приходились друг другу сводными братьями по отцу.

Беттина тонкими пальцами вынимает снимок старшего брата Германа Геринга, сделанный в Африке. Предположительная дата съемки – 1913 год, и, следовательно, человек на снимке, худощавый, cо сжатыми в нитку губами, словно бы пришитыми друг к другу, и напряженным тонким подбородком – практически мой ровесник, двадцати пяти лет от роду. На нем широкополая шляпа в стиле сафари и военная форма, застегнутая на все пуговицы, без всяких нашивок и знаков отличия.

Самое забавное, что с фотографии на вас смотрят в общей сложности три глаза: два глаза – Карла. Третий – поверженного буйвола, лежащего на боку, – на этом огромном звере Геринг восседает с видом победителя. Глаз буйвола смотрит тоже прямо на вас: он еще не успел подернуться пленкой мертвого безразличия, и кажется, что побежденный и победитель – оба позируют фотографу.

– Мой дед умер в 1932 году где-то в Африке, до того, как нацизм расцвел бурным цветом. Насколько я знаю, с Германом у них были нормальные отношения. После Первой мировой мой дед страдал от тяжелого ранения, ему делали операции, но ничего не помогло. Я этого человека, разумеется, не знала… А вот моя бабка. – Беттина показывает фотографию пожилой женщины лет шестидесяти пяти с пушистыми белыми волосами и тонкими губами. – Ильзе Геринг. Но Геринг она не только по мужу, но и по рождению, – понимаете, что это значит? Нет? А то, что Карл Эрнст Геринг, мой дед, женился на своей сводной племяннице Ильзе, которая тоже происходила из рода Герингов и носила ту же самую фамилию. В общем, в семье был инцест. В результате этого инцеста на свет появились трое сыновей – мой отец и два его младших брата.