Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Я приведу вам два ее высказывания на тему добровольной стерилизации, и вы поймете, что я имею в виду.

«В тридцать лет я перевязала маточные трубы, и для меня это было непростое, но осознанное и взвешенное решение. Я осознала, что действительно не хочу иметь детей, – это долгие годы сидело в моем подсознании. Да, я уверена, что причиной моей стерилизации стала подсознательная вина».

«Стерилизация – это просто веха истории моей жизни. После того как я перевязала маточные трубы, вдруг произошло чудо: я всё-таки забеременела от Ади и была не против родить ребенка. А он такой: ты с ума сошла? Я не хочу детей! Вот совсем!»

То, что забеременеть после перевязки маточных труб оказалось возможным, говорит лишь о некачественности операции, которую сделали Беттине, – впрочем, как я поняла, и беременность-то случилась внематочная. Что называется – не судьба. Но, судя по последнему пассажу Геринг, она была бы не против, если бы ребенок каким-то образом появился на свет.

Очень часто корни подобных проблем прорастают из детства, о котором, кстати, героиня почти не вспоминает. Если вдруг под моим давлением отвечает на вопрос об отце, то отзывается о нем достаточно нейтрально, слегка критикуя, и добавляет, что он «умер давно». О матери Беттина говорит с нежностью, но периодически в третьем лице, называя ее «моя любимая Элизабет»: «Она скончалась три года назад, и мне очень ее не хватает». Бабка Геринг, Ильзе, безусловно оказала сильное влияние на девочку, раздразнив в ней «дух сопротивления». Ну а Герман Геринг, рейхсмаршал, которого Беттина никогда не видела, но чье присутствие «всегда ощущала» тенью отца Гамлета, – это, скорее, ее невроз, нашедший воплощение в таком вот обличье. Создав образ рейхсмаршала и наградив его всеми негативными чертами своих близких по линии Геринг (зло), Беттине не было нужды копаться в реальных фактах жизни Германа Геринга – она создала его сама, сделав неопровержимым доказательством своей правоты в ненависти к бабке Ильзе и презрении к своему отцу Хайнцу. Так что она откровенно «плавает» в биографии второго нациста Третьего рейха, хотя утверждает что «пару книг о нем прочла, и совсем недавно: взяла их в библиотеке в Санта-Фе».

Семейные проблемы. Нужно ли говорить о том, что ощущение дома и домашнего очага Беттина утратила очень давно:

– Если вспомнить, – говорит она, стоя на балкончике своего глиняного дома, – даже когда я была школьницей и ездила в поездки со своим классом, некоторые ребята говорили: «Как хочется обратно! Как я скучаю по дому», – я им отвечала: «Что? Домой? Но почему?» Я просто не понимала, о чем они таком говорят. Дом для меня – это везде вокруг, во многих местах, где есть пространство. Здесь, в доме в Санта-Фе, я прожила целых двадцать лет – и для меня это личный рекорд, и уже всё стало приедаться.

Когда мы с Ади едем путешествовать, то живем крайне просто: всё, что мне нужно, – это кровать, стул, стол и пара кресел для друзей. Никаких удобств! Я ни в чем не нуждаюсь и от этого ощущаю полную свободу. Мне не над чем дрожать – ничего ценного просто нет! Так что я, например, с удовольствием бы пожила на побережье или в Даун-тауне Бангкока, я ведь с ума схожу по Таиланду, это восхитительное место, где я мечтаю остаться. Для меня это тоже дом. Хотя мне недостаточно одной страны. Мне нужен целый мир.

За такими пафосными выражениями кроются довольно-таки простенькие вещи: нежелание видеть, как высокородная бабка Геринг унижает ее, Беттинину, мать; как отец Хайнц, «рохля», не в состоянии заступиться за собственную жену, которая пашет за него, бабку и двоих детей, и которая «выдает мужу последние деньги на хлеб, а он идет и покупает по дороге какой-нибудь забавный сувенир», забывая о том, что детям нужно есть. Именно диктатура Герингов в лице бабки привела к тому мощному отрицанию всего, что связано с этой частью семьи, как я думаю.

Итак, в тринадцать лет Беттина устала быть «сторонним наблюдателем» и убежала из дома, совершенно спокойно начав взрослую жизнь. Вопреки своей бабке, она начисто перечеркнула в себе «женское начало», наплевав на церемонии, этикет и платья, выбирая взамен дешевые штаны, майки и кеды. Стерилизация – возможно, отчасти следствие взаимоотношений в семье.

В противовес мягкому и нерешительному отцу Беттина провоцировала себя на поступки, ибо уйти из дома в тринадцать лет с котомкой за плечами без денег и не вернуться обратно – это поступок. А подсознательно переча собственной матери, она отказалась вкалывать за деньги: их никогда не достаточно – так не проще ли жить в свое удовольствие на натуральном хозяйстве?

– Это было так: десять человек скинулись и вместе купили в деревне старый дом, скорее даже сарай, стоил он копейки. Для того чтобы поучаствовать в покупке, я подрабатывала в магазинчиках. Мы с друзьями, все десять человек, решили жить в гармонии с природой: для начала собственными силами перестроили дом, намного опередив сегодняшнюю экологическую моду. Мы упивались собой – словно вернулись в прошлое, на несколько сотен лет назад, когда люди сами строили себе дома, а не покупали квартиры. Деревня, в которой мы жили, была воистину райским уголком.

Двое ребят были масонами и, как настоящие масоны, уже кое-что смыслили в строительстве. В общем, мы построились и жили спокойно несколько лет. Потихоньку жители деревни стали покидать ее и уходить на заработки в города. Помню, был фермер, Питер, у которого на заработки ушли все помощники, и он обратился к нам: нужны были люди, которые могли помочь собрать урожай. За это нам разрешалось есть все фрукты вволю, сколько душе угодно.

Был в деревне и пекарь – он тоже остался без подмастерья и пригласил меня на подработку. И вот, в единственной в деревне пекарне, мы с ним пекли хлеб. Как-то он даже сказал, что у него никогда не было такой смышленой помощницы. Хлеб мы с ним и моими друзьями продавали на праздниках, ярмарках, музыкальных фестивалях. Мы тогда были идеалистами и верили в то, что живем правильно. Деньги были всегда на втором, третьем, двадцать пятом месте. Они меня не интересовали. И если вспомнить, как от их отсутствия страдали отец и мать, то родителей можно только пожалеть.

Иногда я думала, вдруг где-то остались сокровища семьи Геринг? Но даже если бы мне когда-нибудь что-то и перепало, то я бы отказалась. Помню, в доме у родителей был прекрасный мебельный гарнитур, не знаю точно, откуда он взялся: предполагаю, что принадлежал бабке Ильзе. И вот у нас с братом возникли подозрения, что во время войны эта мебель была отобрана у евреев, поэтому мы перекрестились, когда отец в конце жизни отдал ее за долги: мы не хотели иметь отношения к этому грязному прошлому.