Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Беттина убирает фотографию бабушки в коробку и выуживает другую. На ней женщина лет тридцати пяти в окружении трех мальчишек-подростков, чей румянец на щеках проявляется сквозь дымку застывшего прошлого. Оба старших сына в белых брючках и майках с длинным рукавом, сама мать в платье цвета слоновой кости. Младший, в шортиках, с костлявыми коленками и белыми-белыми волосами, сидит на руках у Ильзе, чье выражение лица устрашает меня сквозь десятилетия: русые волосы, высокий лоб, глубоко посаженные глаза с отеками вокруг, острые скулы, губы ниточкой и длинный нос. И пристальный взгляд в объектив, который, несмотря на полуулыбку, не кажется мягким. На этой фотографии Ильзе Геринг обнимает двух сыновей – младшего и среднего, в то время как старший, Хайнц Геринг, сидит рядом и улыбается из-за спины матери. Хайнц, отец Беттины, в одном ботинке: другая ножка – сухая. Маленькая короткая ступня с будто обрубленными пальцами обернута в белую сеточку. Впрочем, лопоухого старшего сына эта проблема не тяготит, и на фотоснимке он даже не пытается укрыть ногу от любопытного фотообъектива, как это часто делают, смущаясь, подростки.

По иронии судьбы, именно тех двух сыновей, что обнимает мать, отнимет у нее Вторая мировая война.

– Младшие братья отца не вернулись со Второй мировой, хотя отец рассказывал, что, вероятно, они просто покончили с собой, якобы не смогли перенести позора из-за того, что война проиграна и им придется жить жалкой ничтожной жизнью после шикарного существования под крылышком их дяди Германа, рейхсмаршала Третьего рейха. В любом случае правды мы не узнаем. Так что всем членам семьи Геринг по той или иной линии я непременно прихожусь родственницей. Уж не знаю, можно ли это считать плюсом…

– Ты хорошо знала свою бабку Ильзе Геринг? – интересуюсь я, по-прежнему не сводя глаз с фотографии Ильзе и трех ее сыновей.

Беттина вздыхает:

– Даже слишком. Ильзе рано овдовела, двое ее мальчиков погибли на фронте, остался только мой папа Хайнц 1921 года рождения. Конечно, сейчас я понимаю, что ее жесткий характер был продиктован трудностями, выпавшими на ее долю, но извиняет ли это то, что Ильзе до последних дней была нацисткой? Что, глядя на хронику концлагерей, которую после войны крутили по телевизору, она всё время говорила, будто бы ничего подобного не было, что это выдумки КГБ и ЦРУ, чтобы подорвать и без того слабый немецкий национальный дух?! Мне было лет десять-одиннадцать, и мы только-только купили первый телевизор. По третьей программе постоянно показывали документальные фильмы про войну и то, что натворили немцы. Так вот, бабушка была не согласна с позицией, что ей, как и миллионам немцев, нужно раскаяться в содеянном. Она категорически отказывалась принимать в семью мою мать, потому что та, видите ли, была дочерью антинацистов, да еще «без роду и племени». Ну конечно, с Герингами по родовитости сравниться трудно, и бабка гордо носила свою фамилию до конца жизни, вздыхая по «золотому веку», который, как она считала, приходился как раз на расцвет карьеры Германа. Бедная моя мама! Как она терпела выпады своей свекрови. А та придиралась ко всему.

– А твой брат? Как он к этому относился и кто он вообще?

– Да, у меня есть брат. – Беттина поднимает на меня взгляд, говорящий, что я коснулась того, чего не должна была, словно мы заключили с ней пакт об умолчании. – Ни имени ни фамилии его я вам не назову, могу лишь сказать, что он тоже живет в Санта-Фе и тоже сделал операцию по стерилизации (нет, мы не сговариваясь, не думайте – каждый сам принял это решение). Он категорически отказывается появляться перед камерой, носит другую фамилию.

– А работает кем?

– Строителем. Стоит дома.

– Неужели мы не можем с ним просто увидеться?

– Нет, решительно невозможно. – Снова красноречивый взгляд, мол, не лезь. – Так вот, когда бабушка заводила свою шарманку про то, что нацистов уж слишком ругают и ничего по-настоящему чудовищного они не сделали, брат просто кидался в нее обувью, а я говорила ему: «Она, конечно, не права. Но кидаться в бабушку ботинками – тоже не выход».

– Она пыталась тебя воспитывать?

– И еще как! У меня была замечательная тетя Оля, она родная сестра Германа и Альберта Герингов. Так вот, тетя Оля как-то приехала нас навестить. Наверное, это было где-то в конце шестидесятых. В то время у бабушки была навязчивая идея – воспитать из меня настоящую леди (типа, «раз с твоим братом не получается, то из тебя-то уж точно сделаю человека»). Хуже не придумаешь. В общем, приехала тетя Оля. Бабушка наскребла остатки семейного серебра, сервировала стол – как сервировали во времена Германа – и позвала нас с тетей. Сидим мы, болтаем. А Оля (она была очень доброй женщиной) расспрашивает меня, как дела, как учеба. За разговором я забылась и положила локти на стол. Вдруг – мощный удар, такой, что я чуть в сторону не отлетела. Бабушка на глазах у тети Оли со всей дури как долбанет меня по локтям. И тетя, помню, в ужасе говорит ей: «Ильзе, нельзя так обращаться с ребенком». А та в ответ: «Я учу ее хорошим манерам» Вот вам и вся бабушка. А я стала полной противоположностью «леди», это не моя поведенческая модель.

Или вот, еще история про бабушку, раз Ильзе тебе так интересна. Как-то мама с папой и братом уехали отдыхать в Италию. Уж не помню, почему меня не взяли, а отправили в деревню, где бабушка была вынуждена держать маленькую куриную ферму (так выживала дама из высшего общества). У родителей украли документы, а без них вернуться обратно было невозможно. Пока восстановили, прошло несколько недель. За это время я чуть с ума не сошла. Дети бабушкиных соседей со мной не общались, кто-то даже обозвал нацисткой, но главной причиной их нелюбви ко мне было не это. Главной причиной было то, что они не терпели Ильзе, и виной всему бабушкин снобизм: невероятно, но она по-прежнему считала себя аристократкой, а других, к которым сама же прибегала за помощью по любому поводу, – людьми второго сорта. В общем, помню, как начинались мои дни в ожидании родителей. С утра я бежала к дороге и по несколько часов стояла и ждала, не появятся ли вдалеке знакомые силуэты, чтобы спасти меня от этого ужаса!

Мне кажется, Беттина вспоминает бабушку не без некоего мазохистского удовольствия: поведение Ильзе вне всяких сомнений сильно отразилось на ее психике. Геринг слушает мои догадки и задумчиво кивает:

– Наверное. Из-за нее во мне зрел протест, и в результате в тринадцать лет я сбежала из дома и стала жить самостоятельной жизнью. Бабушку мне простить внутренне было трудно, хотя дед по линии матери, которого бабушка тоже терпеть не могла, говорил: «Не злись на нее, у нее очень тяжелая жизнь». Но я бесилась от того, что ни мой дед, ни моя мать так и не стали для Ильзе равными, – всегда подчеркивалось, что род Герингов – благородный. А вы – «приблуды и дворняги», хотя от рода Герингов, кроме имени и нескольких столовых приборов, ничего не осталось…