Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Получается, ты ушла из дома и оборвала все связи с семьей?

– Да, в тринадцать лет я всех послала в жопу, но я не из тех, кто рвет связи окончательно. Помимо всего прочего, я продолжала ходить в школу – нет, конечно, месяца три я там после ухода из дома не появлялась, но потом здравый смысл возобладал. Я работала, чтобы оплачивать комнату, которую мы делили с несколькими друзьями, потому что затея с домом воплотилась не сразу. А потом моя лояльная мама, которая очень переживала, осознала, что обратно я точно не вернусь, и стала давать мне немного денег, которые, конечно, несколько облегчили мою жизнь в общине. Брат, кстати, тоже ушел из дома следом за мной. Мы, как и всё наше поколение, были бунтарями. Помню, еще дома, мы устраивали родителям скандалы после фильмов о войне или разговоров о рейхсмаршале – мы орали: «Мы вас не любим, мы другие!» Мы хотели отличаться от своих родственников настолько, что иногда это казалось чем-то маниакальным.

В то время Беттина, бастовавшая против всего, дерзкая и независимая, отчаянно пыталась найти хоть какие-то опоры, ибо семья и происхождение были благополучно вынесены за скобки. Но опору найти было непросто. Она была коммунисткой, хиппи, буддисткой – где родственница рейхсмаршала только не отметилась! Про увлечение коммунизмом Беттина говорит крайне осторожно: боится, что американцам эта информация о ее прошлом может не понравиться.

– Я понимаю, но хоть пару слов…

– Пару слов, говоришь? – Беттина потягивается и снова зевает, не прикрыв рот. – Ну ладно. Скажу просто: я была типичным представителем поколения шестидесятых, и меня не миновало ни одно новомодное течение. Что касается коммунизма, то это моя реакция на нацизм. Мой плевок сама понимаешь кому в лицо. Впрочем, мне тогда всего-то лет тринадцать было, и поэтому коммунизм поглотил меня целиком и полностью. А потом так же резко отпустил. И сегодня нацизм, коммунизм и прочие жестокие режимы для меня – одно и то же: фашист ты или коммунист – всё одно. Приверженностью к идеологии ты никому не поможешь, как не сможешь помочь и себе. А протестовать против идеологий – еще больший бред, чем принадлежать к какой-нибудь из них, потому что в своем протесте против этого ты такой же. Так что я решила начать с себя. Мне нужно было исцелить себя, найти свой путь – странно, но я всю жизнь пытаюсь найти себя, это духовный поиск…

Мы с Сергеем просим Беттину выйти на улицу. Камни-валуны (на один из которых она садится, перед этим по новой обернув вокруг талии наш подарок – платок), большое высохшее дерево, рассеченное безжалостной молнией несколько лет назад, и мирно спящая собака Беттины Тиро, забывшая о своем страхе перед незнакомцами, – хороший кадр получается.

Стюарт и Борил готовят камеры, Ади вызывается помочь подержать светоотражатель, мы с SS общаемся с Беттиной – она проводит рукой по воздуху, словно по гигантскому монитору Ipad: «Вот это всё – моя дикая земля. Кстати, никто из вас или ваших друзей не хочет обзавестись землей в Санта-Фе?» Что-то не припомню, чтобы кто-то из моего окружения мечтал заиметь дачу на другом конце земли.

– Я спрашиваю об этом не просто так. – Беттина делает серьезное лицо. – Под большим секретом сообщаю, что мы с Ади собираемся покинуть это место и хотим продать всё, чем владеем. Дом уже выставлен на продажу, пару дней назад опять появились желающие посмотреть, но, я боюсь, дело так ничем и не закончится, как это уже было несколько раз: пришли, посмотрели, поговорили – и передумали покупать. А между тем цену я не слишком задираю.

А куда она собирается переезжать? Неужели в Германию?

Беттина задумывается:

– Нет, мы пока не знаем, куда переедем. Никаких идей. Но на ближайшие полгода, пока будет продаваться дом, собираемся перебраться в Таиланд. А что? Тепло, хорошо, всё там знаем, друзья на месте есть! К тому же Ади может зарабатывать чем угодно – он инженер по образованию, умеет строить дома, отлично разбирается в солнечных батареях, ловит змей и даже пилотирует маленькие самолеты.

– А что будешь делать ты? – спрашивает Сергей. Я перевожу.

– О, это очень просто, я могу делать массаж на пляже, я уже так подрабатывала в Таиланде, так что там я точно не пропаду. На еду и ночлег мы заработаем.

– А здесь, – спрашиваю, – в Санта-Фе чем занимаешься?

– У меня свой кабинет. Иглоукалывание, массаж, травяные настои. Предлагаю вам завтра с утра заехать со мной на работу – вот и посмотрите, как и чего. А пока давайте, мучайте меня, но не долго: скоро надо будет пообедать.

– Тогда давай продолжим историю твоего взросления. Ты, значит, была хиппи. Наркотиками увлекалась?

Беттина морщится и заявляет, глядя в камеру:

– Значит так, говорю сразу: наркотики я в первый раз попробовала в тринадцать лет, как только сбежала из дома, но этот первый раз стал последним, потому что выяснилось, что у меня какая-то непереносимость. Так плохо было, что я сказала: нет, мое тело к таким испытаниям не готово. Хотя вы, наверное, спрашиваете это, чтобы провести параллель с рейхсмаршалом? Он серьезно пристрастился к морфию. Кстати, морфий дает такой эффект, что тебе кажется, будто ты великий и грандиозный. А он был чрезмерно тщеславным и без морфия. А уж всё вкупе давало непередаваемый эффект. Так что да, у рейхсмаршала так просто завязать не получилось. Единственное, что может послужить оправданием, это то, что его подстрелили во время Пивного путча: кто говорит – в бедро, кто говорит – в яйца. Как бы то ни было, ему сказали, что он не может иметь детей. Из-за своей травмы, чтобы облегчить боль, он начал принимать наркотики, пристрастился, очень хотел родить детей, но не мог, правда, в итоге у них со второй женой Эмми Зоннеман родилась Эдда. Мне кажется, в детстве я ее пару раз видела, хотя точно сказать не могу, не помню…

– Эдда – долгожданный ребенок Геринга. Ему и его жене было за сорок…

– Да, это я знаю.

– Он так мечтал о детях, а ты… ты отказалась.

– И не жалею. А для него – да, это была больная тема.

Беттина права. Даже после того как вторая жена Германа Эмми забеременела, окружение Гитлера трунило над толстяком Герингом, предполагая, что ребенок был зачат не без помощи адъютантов и близких друзей семьи. Рейхсмаршал реагировал на эти сплетни болезненно. Во время Нюрнбергского процесса, в 1945 году, на скамье подсудимых Герман Геринг встретился с одним из таких злостных сплетников, ярым антисемитом Юлиусом Штрайхером, бывшим гауляйтером Франконии и издателем антисемитской газеты Der Stuermer («Штурмовик»). Ни Штрайхер, ни Геринг не были рады встрече. Вот что говорил ярый антисемит Третьего рейха тюремному психологу Гилберту:

«Ах, этот Геринг! Он и в брак-то вступить как подобает не смог. Да, мне известно, что именно по милости Геринга и никого другого я в 1940 году вылетел из гауляйтеров только из-за того, что во всеуслышание заявил, будто его ребенок зачат в реторте. А в чем моя вина – я только высказал то, что считаю правдой» 15 15 Гилберт. Дневник. С. 12. .