Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Иногда было довольно трудно запомнить имена даже сотрудников Белого дома, которых сотни. Я знакомился с новым сотрудником, слышал один раз его имя и потом, встречая его в Белом доме, испытывал подчас неловкость, будучи не в состоянии вспомнить его имя. В жизни я видел такое количество людей, что, когда передо мной предстает кто-то, я исхожу из того, что, вероятно, с ним уже встречался раньше. Прежде чем как-либо проявить себя, я обычно ищу какие-то опознавательные знаки, которые подсказали бы мне, кто бы это мог быть, и веду себя соответственно, но иногда такой прием приводит к обратным результатам. Однажды, когда я еще работал в Голливуде, в вестибюле отеля "Плаза" в Нью-Йорке ко мне подошел человек и протянул руку со словами: "Вы меня не знаете…' Я слышал эти слова так часто, что сказал: "Ну конечно, знаю, одну минуту, я как раз стараюсь вспомнить…' "Нет, вы меня не знаете, — сказал он. — Я только хотел сказать вам, как мне понравилась ваша программа по телевидению".

Думаю, я не единственный, у кого существует такая проблема. Я слышал о всякого рода приемах, к которым люди прибегают, чтобы выйти из положения. Когда Бейб Рут не был уверен, встречался ли он ранее со своим собеседником, он дружески улыбался ему, говоря: "Ведь вы… я что-то никак не могу вспомнить…" Если собеседник подсказывал "Джон", то Бейб говорил: "Ну конечно, Джон, я только фамилию вашу забыл". Если же собеседник говорил "Смит", Бейб менял свою тактику: "Я знаю, что вы Смит, я только не помню, как вас зовут".

Встречая на приеме приближающихся вереницей гостей, я обычно протягиваю руку и улыбаюсь в надежде, что следующий, кто подойдет, окажется знакомым, и, если человек говорит: "Последний раз виделись мы в…", — я живо откликаюсь: "о да!"

Приходится вести себя так, чтобы не обидеть людей. Как президент США я принимал в среднем до восьмидесяти человек в день, от президентов и премьер-министров до детей, страдающих рассеянным склерозом. Иногда в моем расписании было более двадцати встреч, с 9 утра до 5 часов вечера по крайней мере. В течение дня приходилось в считанные секунды перестраиваться после совещания по поводу серьезного международного кризиса на встречу с последней "мисс Америка" или с группой спортсменов в Розовом саду или на фотографирование после надрывающей сердце встречи с больным ребенком. Приходилось знакомиться с сотнями людей, слышать однажды их имена с тем, чтобы уже через минуту быть не в состоянии связать лицо с именем.

Годами я слышал вопрос: "Как может актер быть президентом?' Иногда я задумывался над тем, как можно быть президентом, не будучи актером.

Человек моей бывшей профессии привыкает к критике в прессе — заслуженной и незаслуженной, справедливой и несправедливой, — и все, что ему приходится читать о себе, воспринимает скептически. Светские хроникеры и критики становятся частью его жизни. Критик может разнести его фильм, а он говорит себе: "А фильм-то неплохой и публике нравится". Это приучает его к мысли, что пресса не всегда права, и готовит его к восприятию критики и политического характера. У него развивается скептическое отношение ко всему, что он читает, и он воспринимает все как должное. Такой опыт в прошлом помогает, когда становишься президентом.

Что касается прессы, то я всегда считал, что свобода печати так же жизненно важна для Америки, как конституция и билль о правах. При серьезном, ответственном отношении к делу пресса не только информирует публику о том, что происходит в правительстве, но и разоблачает коррупцию, неоправданные траты и плохое управление.

Но после "уотергейта" в Вашингтоне укоренился нездоровый дух. Вполне понятно, что пресса, особенно ее представители при Белом доме, скептически относилась ко всему, что им говорили о поведении президента. Некоторые журналисты в Вашингтоне с особым усердием занялись всякого рода расследованиями, убежденные, что раз был один скандал, то найдется и еще что-нибудь.

Как я уже сказал, для здоровой демократии необходима свободная и энергичная пресса. Если не она оповестит нас, то кто же? Но с такой свободой сочетается и особая ответственность, требующая справедливости и точности. Журналисты должны помнить о том огромном воздействии, какое их слова могут оказать на человеческую жизнь. К сожалению, в умах читателей и слушателей слова "подвергнуть сомнению" истолковываются часто как "признать виновным". Это не значит, что журналисты не должны заниматься своим делом, но они должны при этом быть очень осторожны.

Я понимаю, что в обязанности вашингтонских корреспондентов входит держать президента под прицелом и сообщать народу обо всем происходящем в Белом доме. Отсюда неизбежность столкновений между прессой и президентом. Однако я всегда сожалел об этом. Мы ничего не скрывали, и меня мучило, что мне никогда не удавалось убедить в этом прессу.

Меня раздражали и старания некоторых журналистов поймать меня на какой-нибудь ошибке. Я не знаю ни одного человека, который не совершал бы ошибок время от времени и не делал бы ошибочных заявлений. Особенно это относится к президенту, вынужденному постоянно произносить речи и отвечать на вопросы. Некоторые журналисты, казалось, всячески старались "ловить" меня, особенно во время пресс-конференций. Если они хотели подвергнуть сомнению нашу политику или наш подход к решению какой-то проблемы — прекрасно. Но разве это не мелочность — каждый раз цепляться к пустякам?

Нэнси и я никогда не позволяли таким обстоятельствам испортить наши отношения с прессой. Каждый год на Рождество мы устраивали для состоящих при Белом доме корреспондентов прием и каждое лето устраивали пикник в Санта-Барбаре для сопровождавших нас туда журналистов. Мы сохранили самые лучшие воспоминания о встрече с семьями и друзьями журналистов, фотографов и технических специалистов, сопровождавших нас в заграничных поездках. Хотя обязанности наши в этих поездках были различны, нас каждый раз объединяло сознание участия в замечательном приключении.

Думаю, в мире не найдется сегодня политика, который бы не имел своей доли неприятностей с прессой. У нас бывали иногда осложнения, но мы вместе пережили удивительные моменты, и лично мне большинство журналистов при Белом доме всегда были по душе.

Хотя я постоянно встречал все новых и новых людей и присутствовал на общественных мероприятиях среди тысяч людей, но у президента, как оказалось, есть еще одно неожиданное измерение — чувство изолированности, испытываемое птицей в золоченой клетке. За восемь лет, прожитых мной в Белом доме, я не раз стоял у окна, глядя на отделенных от меня широкой лужайкой и черной железной оградой пешеходов на Пенсильвания-авеню, и завидовал их свободе. Я говорил себе: "А я ни в магазин не могу зайти, ни на журналы на витрине взглянуть. Смогу ли я когда-нибудь снова это сделать?"