Андрей Ветер - Кино без правил

Когда Маргарита Терехова, знакомясь со мной, сказала, что ей нравится моё имя, потому что это имя носил самый талантливый человек, с которым свела её жизнь (имея в виду Тарковского), я почувствовал себя счастливым и гордым, словно Терехова наградила меня талантом Андрея Тарковского. На самом деле она говорила только об имени, ни о чём другом, но что значит сила любви и восхищения! Андрей Тарковский был и остаётся уникальным кинорежиссёром. Ему многие подражали, копировали его стиль, но никто не взобрался так высоко, чтобы стать рядом с ним. Жаль, что он сделал так мало.

***

Помню, как жадно я ждал появления «The Wall». Отец прислал мне видео-кассету с записью телевизионной передачи о фильме: большое интервью Алана Паркера сопровождалось продолжительными кусками из фильма, от которых я почти сходил с ума. Я пересматривал их снова и снова, показывал всем гостям, мечтал об этом фильме, спрашивал о нём всех, у кого был «видик», но никто ничего не знал. Музыку Pink Floyd слышали все, а про фильм ничего не знали.

Между мной и фильмом «Стена» возникли почти те же мистические отношения, как между мной и фильмами, фотографии которых были в книге «A Pictorial History of Westerns», – я сочинил мой собственный фильм «Стена», он сложился в моём воображении на основе увиденных фрагментов. Настоящий фильм оказался не таким интересным и ярким, как я представлял его. Действительность, даже в искусстве, не поспевала за моим внутренним миром. Но и сам я тоже не поспевал за моим воображением.

В конце концов я понял, что нельзя ничего ждать. Ожидание – это пустота, стремительно заполняемая образами моего выдуманного мира. Этот мир не отпускает меня ни на мгновение, он проникает всюду, переделывает каждую прожитую минуту во что-то новое. Присутствуя где-то, я не просто участвую в ситуации, но где-то на втором плане перерабатываю эту ситуацию в кинофильм, выстраивая кадр, делая акценты, укрупняю детали ментальным транфокатором. Я никогда не перестаю играть с действительностью, никогда не прекращаю снимать моё внутреннее кино, даже будучи глубоко погружён в многочисленные проблемы этой действительности.

***

В фильме «Coming Home» речь вовсе не о кино, а о том, что делает война с человеком. Один из персонажей так объясняет своё присутствие на полях военных действий: «Мне просто хотелось стать героем. Хотя бы на одно мгновение стать героем, совершить такой поступок, чтобы можно было им гордиться, сделать что-то самому». Другой персонаж, вернувшийся с вьетнамской войны искалеченным, с парализованными ногами, говорит: «В молодости хочется быть настоящим патриотом, делать большое дело, внести свой вклад в процветание родной страны. К сожалению, попадая на войну, понимаешь всё совсем не так. На войне все очень быстро взрослеют, потому что ежедневно вы сталкиваетесь со смертью. Многие из вас, надевая военную форму, вспомнят разные добрые фильмы, рассказы о ратных подвигах и на волне смутного, невызревшего патриотизма отправятся крушить врагов… Я убивал, прикрываясь высокими идеалами, и теперь мне стыдно, потому что для убийства нет оправданий. Когда у тебя на руках умирает человек или на мине подрывается твой лучший друг, этому нет оправданий. Не желаю, чтобы кто-нибудь из вас столкнулся с этим. Я совершил немало постыдных поступков, и теперь мне нелегко с этим жить. И я не хочу, чтобы вы, возвратившись оттуда, чувствовали себя последним дерьмом».

Я делал кино, потому что тоже хотел сделать то, чем можно гордиться. Меня не привлекали военные подвиги, не привлекали подвиги разведчиков и милиционеров, я против всего этого, хотя понимаю, что человечество иначе не умеет. Меня одолевало желание сделать то, что откроет людям глаза, поможет им жить радостнее. Но настал день, когда я распрощался с этим желанием, однако не распрощался с тем, что я делал, просто наполненность стала иной – никакой радости, никакой романтики, сплошная безысходность. Так воспринимались мои фильмы на многих фестивалях. Но я-то испытывал облегчение, делая такие фильмы, сбрасывал с себя груз, начинал дышать свободнее. «Решительно отказываясь рассматривать жизнь как богатую гамму серого цвета», я стремился сделать жизнь пёстрой, яркой, сочной, любовной. И самыми яркими цветами обладало чёрно-белое изображение (думаю, что причина крылась в особенности моего воображения). И самыми оптимистичными были мои вопли о безысходности.

***

Для меня нагота – либо просто натурализм, либо высочайшая эстетика.

Мне было лет пять или шесть, когда я впервые нарисовал голую женщину. Творчеством это, конечно, никак не назовёшь, но кто знает, что такое творчество на самом деле и чем занимается ребёнок, водя по бумаге карандашом или красками? Кто может объяснить, что побуждает ребёнка срисовывать уже существующие в других книгах иллюстрации – срисовывать их так, что угадать смысл получившейся мазни и объяснить его родителям может только сам автор-ребёнок и никто другой.

Невозможно объяснить, чем привлекала меня обнаруженная где-то на книжной полке книга с юмористическими картинками для взрослых. Не помню, как я нашёл её, но так или иначе эта книжонка заинтересовала меня. Весёленькие рисунки, коими она была напичкана, изображали голых тётек и дядек на пляже. В чём состоял юмор, я, разумеется, не знал. Не могу объяснить и причину, по которой я принялся старательно перерисовывать картинки в мой альбом, но раз стал делать это, значит, эти картинки заинтересовали. С моей точки зрения, ничего предосудительного я не совершал. С таким же успехом я мог копировать какие-нибудь комиксы, мне просто нравилось перерисовывать забавные картинки. Меня застал за моим творчеством отец. «Давай не будем показывать это маме, она это не одобрит», – сказал он и отобрал у меня как свою книгу, так и мой альбом. «Давай не будем показывать это маме»… Значит – тайна. Так впервые в мою жизнь шагнула тайна голого тела. «Давай не будем показывать это»… Шагнула и начала разрастаться из года в год, чтобы однажды встать между мной и обществом в виде одного из самых страшных табу…

Нагота – не менее естественная, чем дыхание, – превратилась для человечества в самое постыдное из всего возможного. Насилие и ложь, несмотря на библейские заповеди, никогда не вызывали столько сопротивления в обществе, сколько вызывает нагота. Оболочка человеческая оказалась для человечества страшнее внутреннего наполнения человека.

– С кем ты играл в воде? – спрашивает мама своего крохотного сына. – С мальчиком или девочкой?

– Не знаю, ведь мы были голые…

Эпоха детской невинности давно канула в Лету, но моя невинность никуда не делась. Сколько бы ни смотрел я на сцены обнажения и сцены секса, они остаются для меня чистыми и невинными. Наполняясь любовью, мы делаемся невинными.