Андрей Ветер - Кино без правил

***

Живопись двадцать первого века окончательно потеряла свою первозданность, свою сущность, своё тело, свою значимость. Живопись потеряла свой язык, разучилась говорить. Из искусства живопись выродилась в плакат и комикс.

***

Многое из того, что задаёт художнику его собственный стиль, связано только с материальными возможностями. Нет денег на краску – рисуешь той, которая осталась, нарушая все правила. Позже это назовут «оранжевым периодом» или «серым», или ещё каким-нибудь. Плохое зрение и артрит определяют манеру письма.

***

Есть фильмы, с которыми нужно оставаться наедине. Никого не допускать, пока идёт фильм, чтобы не нарушилось интимное чувство, нежно сдавливающее сердце.

Удивляет меня, что я, желая оставаться наедине с некоторыми фильмами, всё равно хочу поделиться моими чувствами с кем-нибудь. После фильма никому не скажешь: «Ты заметил, как аккуратно выполнен тот кадр? А какой звук был в том месте?», ну и так далее. Хочется поделиться этими восторгами мгновенно, в тот самый момент, когда восторг накатывает, но одновременно хочется быть одному, дабы никто не вторгался в моё блаженство. Это как поцелуй, его сладость можно испытать лишь в момент соприкосновения губ.

***

Кино, литература, фотография – всё то, чем я занимался, было для меня важнее самой жизни, которую я тратил на создание моих опусов. Понимаю, что это звучит странно и даже нелепо, потому что любой человек должен сначала пить, есть, спать, зарабатывать хотя бы минимальные средства на свои «увлечения» и только потом отдаваться им с головой. Но всё перечисленное как бы не учитывалось моей психикой. Я жил моими фильмами и моими сочинениями, питая их жизненными соками моей повседневности. Окружавший меня мир был всего-навсего позировавшей мне натурщицей – люди, природа, предметы. Я «прибирал к рукам» и преображал с помощью кинокамеры всё, что видел рядом. Окружавший меня мир принадлежал всем, а я создавал то, что могло принадлежать только мне одному.

***

Ожидание фильма, начало киносеанса. Это всегда волновало. Предвкушение. Предчувствие. Вот-вот свет погаснет, и начнётся то, что можно будет повторить снова – мгновение за мгновением – вернувшись в зал ещё раз на этот фильм. Я всегда растворяюсь в кинозале. Надпись «конец» означает вынужденное возвращение в будничность, конец очарованию. Есть люди, которые активно живут, пробиваются сквозь обстоятельства, расчищают место для воплощения своих планов, оттесняя других. Я никогда не умел так. Мне кажется, что я принадлежу к категории людей, которые отдали бы последний цент во времена Великой американской депрессии, чтобы попасть в кинотеатр и утонуть в любимом фильме, отказать себе в куске хлеба, но увидеть фильм.

С приходом домашнего видео исчезла магия, присущая просмотру в кинозале. Изменилось пространство и атмосфера. Перед экраном телевизора (даже в большой компании) невозможно ощутить то надвигавшееся в зале оживление, когда начинал гаснуть свет и все будто спешили сообщить друг другу, что приближается торжественный момент, и затем разом затихали. Слышались поскрипывания стульев – зрители устраивались поудобнее. Кое-кто перебегал на свободные места в середине зала, но на вечерних сеансах свободных мест не было. Иногда кто-нибудь приносил с собой конфеты и шуршал фантиками; это всегда раздражало, окружающие шикали на нарушителя порядка.

Экран вспыхивал и становился центром вселенной для меня, всё остальное переставало существовать.

***

Меня до сих пор удивляет, что я готов смотреть некоторые фильмы по много раз, но нет ни одной ситуации в моей жизни, куда я хотел бы вернуться снова, даже в самую приятную, самую радостную.

***

Ещё о советских кинотеатрах.

Двери в зал всегда задёргивались портьерами, чтобы свет не проникал снаружи. После окончания сеанса некоторые ребята пытались спрятаться за портьерами, закрывавшими входные двери. Прятались, чтобы бесплатно попасть на следующий сеанс. Некоторые ждали снаружи и просачивались в зал через те двери, из которых зрители выходили из кинотеатра.

Мы часто ходили на дневные сеансы, и после фильма, когда мы выходили на улицу, солнечный свет нестерпимо резал глаза. Мне всегда было странно увидеть обычный день, обычную улицу, знакомые дома, ведь я только что находился в другом измерении, всего пару минут назад жил с другими людьми, слышал их, чувствовал их, и вот вдруг надпись «Конец фильма» обрывала ту жизнь и выбрасывала меня вон. Мне всегда тяжело давалось возвращение в обычную жизнь.

***

«В кинотеатре зритель сидит на месте только в физическом смысле… В эстетическом плане он пребывает в постоянном движении, поскольку глаз его идентифицируется с объективом кинокамеры, которая постоянно перемещается в различных направлениях и меняет угол зрения. Пространство предстает зрителю в таком же движении, в каком пребывает он сам. В пространстве движутся не только твёрдые тела – движется само пространство: зыблется, растворяется, изменяется, снова сгущается…» (Эрвин Панофски).

***

Сильно разочаровывали меня кинофестивали. Я жаждал увидеть что-то, чего никогда не мог бы увидеть в советских фильмах, но ничего такого не было. Детективы, любовные истории, музыкальные комедии – всё обычное, как у нас, только в других интерьерах и не про социализм, а про капитализм. А ведь «там» должно было быть что-то особенное, что-то принципиально другое, иначе какой смысл в так называемом «железном занавесе»?

Неделя французского кино, неделя итальянского кино, неделя шведского кино и прочие недели – сколько надежд, сколько часов, проведённых в очереди за билетами! И никакого впечатления. Иногда на экране появлялись голые женщины, часто крови было больше, чем в советских фильмах, но разве это отличало искусство капитализма от социалистического реализма?

Там не было Тарковского с его «Сталкером», «Солярисом». Никого, кто бы мог сравниться с Тарковским. Он долго оставался моим маяком. Всё остальное меркло в сравнении с его полотнами. Бергман, о котором столько верещала интеллигенция, казался мне скучным и плоским, хотя золотые крупицы проблёскивали в его фильмах.

Читая лекции Тарковского, я обнаружил, что никто больше не говорил о кино так выразительно, так внятно и точно. Он будто бил из снайперской винтовки по намеченным целям. Многие рассказывают о своём понимании режиссуры и операторского мастерства, пишут целые книги, но Тарковский в нескольких своих лекциях сказал в тысячу раз больше, чем все эти книги вместе взятые. Андрей Тарковский был уникален.