Андрей Ветер - Кино без правил

Перерисованные смешные картинки из «неприличной» книжки положили начало моей тайной жизни в эротическом искусстве, моей попытке жить естественно в мире, не допускающем естественности.

Странная жизнь окружает нас. Правительства договариваются между собой о том, как они будут обманывать и даже убивать людей. Это не разрешено, но допускается. Для этого разрабатываются идеологии, шлифуются религии, создаются альянсы под разными флагами и лозунгами. А вот быть естественным не разрешено. Сама природа человеческая объявлена фактически вне закона. Телевидение демонстрирует фильмы о животных, крупным планом показывая, как они совокупляются и рожают, и общество не возмущается, не протестует. Но человеческое тело, раздетое и готовое для любви, считается неприличным. Именно охваченное любовной страстью тело прячется за воротами цензуры. Нам беззастенчиво показывают кишки, обгоревшие трупы, казни – все виды смерти, все виды телесных страданий, но только не телесную любовь. Она запретна. Человек, осмеливающийся показывать секс, получает чёрную метку – порнограф.

Современное общество привыкло думать, что порнография – это изображение сексуальной жизни. И не просто изображение, а грубое, вульгарное. А не вульгарное, но настоящее, без имитации? Вот, например, актёры играют в кино застолье, наворачивают за обе щеки с таким аппетитом, что у зрителя слюни текут. Этот натурализм почему-то никого не шокирует. А что же постельная сцена? Раньше кинокамера стыдливо отводила объектив в сторону. Позже научилась-таки смотреть на обнявшихся в кровати мужчину и женщину, но всё равно со стыдом, без любви, без восторга. Секс в искусстве используют как приманку.

***

Одна из девушек-фотографов сказала мне на съёмках фильма «Линия наготы», что нагота для неё – разновидность краски, которой можно пользоваться лишь в отдельных случаях. Эта краска очень выразительная, чтобы прибегать к её помощи регулярно.

Правда, сама эта девушка не фотографировала ничего, кроме обнажённых тел, и сама предпочитала позировать голой. Более того, однажды она, видимо, почувствовала, что ей не удаётся передать то, чего она добивается в фотографии, и она стала позировать в откровенно порнографических сценах, превратив открытый сексуальный акт в самоцель, тем самым раздавив искусство в себе.

Нагое тело и любовная сцена в кино должны быть неотъемлемой частью какой-то более общей картины. Вырванная из контекста нагота низвергает сама себя с пьедестала искусства до уровня обычной анатомии. Художник не занимается исследованием тела, он посвящает себя поискам души, её способностей общаться с другими душами. Нагота обязана быть в искусстве одухотворённой. Она может сколько угодно сильно свидетельствовать о животных инстинктах, но это не мешает нам ощущать духовность произведения в целом.

***

Я люблю взгляд женщин во время секса. Он не похож ни на что. В нём и удивление, и преданность, и мольба. Такой взгляд невозможно сыграть, его можно заснять только во время настоящего любовного акта.

Мои несбывшиеся женщины похожи на мои несбывшиеся фильмы… Как их много у меня!

***

Дебора Андресон, режиссёр документального фильма «Aroused», сказала: «Эта история не о порнографии. Это история о женщинах, их мечтах, желаниях. Я решила посвятить мой третий фотоальбом самым сексуальным женщинам планеты, но показать их в совершенно ином свете, снять с них маски порно-звёзд, позволив засиять их истинному существу. Ведь всем знаком только гротескный имидж порно-звезды».

***

Тинто Брасс мог бы стать настоящим классиком кинематографа, возможно, крупнейшим из режиссёров, но он не стал таковым, потому что делал только эротику. Он для всех останется лишь режиссёром эротических фильмов, в то время как в действительности он – величайший художник кино. Его «вина» состоит в том, что он не хотел ничего, кроме женских тел. Если бы он снял несколько фильмов типа «Калигулы», где есть настоящая глубина, он вошёл бы в первую когорту художников, поднялся бы выше Феллини, Годара, Дрармуша.

Тинто Брасс выстроил свою схему киносъёмки, свою схему монтажа. Разработав свой стиль, он застыл в нём, как Феллини застыл в своём стиле. Каждый из этих режиссёров, создав своё лицо в кино, уже не менял ничего. Каждый из них делал один и тот же фильм до конца своих дней.

Бесспорно, Федерико Феллини глубже Тинто Брасса, он интересуется необъятным миром человеческой души, а Тинто Брасс скользит по поверхности человеческих тел. Но из каждого тела он создаёт поэму и помещает её в изысканное художественное обрамление. Я никогда не слышал, чтобы киноведы уделяли серьёзное внимание творчеству Брасса. Никто не обращает внимание на живописный свет его картин, игру теней на стенах во время дождя, игру солнечных лучей на коже, игру ярких красок повсюду. Он радовался сексуальности женщин, он воспевал жизнь во всей её физической красоте, он весело хулиганил на экране, однако он никуда не шёл, его вполне устраивала занятая им ниша. Тинто Брасс топтался на месте, поэтому не стал великим художником, превратился в ремесленника, и его последние фильмы стали нестерпимо скучными.

***

Душан Маккавеев сказал, что для него всегда была важна чувственность: «Когда раздеваешь кого-то, делаешь его беззащитным – очень трудно играть обнажённым. И подобная сцена, решённая мастерски, всегда вызывает огромное уважение – сперва у съёмочной группы, а затем и у публики. Люди не возбуждаются, они затихают, понимая, что перед ними какая-то особая жизнь. В то же время здесь есть большая доля эксгибиционизма. Чувственность порождает мощнейшие связи между экраном и зрителем. Экран словно обращается к тебе: ну а ты-то что? Ты бы сделал это? Зритель здесь защищён, как и в любой другой сцене, но он себя таковым не чувствует. Все другие сцены, исполненные насилия, интеллектуальные, драматические, зритель наблюдает, как в театре, и помнит, что он в театре. Когда доходит до секса, пробуждается наше любопытство, и в этот момент ты бы рад спрятаться от других, но не можешь».

***

Когда я слышу разговоры об эротике, меня начитает мелко трясти, потому что хочется спорить и втолковывать, что люди мало что смыслят в эротике, подразумевая под эротикой голое тело. Но ведь это нелепость. Эротика часто не имеет никакого отношения к наготе.

Я, например, считаю, что одна из самых эротичных сцен в кино была в фильме Сергея Бондарчука «Война и мир».

Наташа Ростова, совсем ещё девочка, играет с братом, носится по комнатам и случайно подсматривает за свиданием Сони и Николая. В момент их поцелуя, она шепчет: «Как хорошо». Она ещё не понимает, что именно происходит, она просто заворожена. Когда они уходят, Наташа продолжает видеть их застывшие призраки, слившиеся в поцелуе. В этом помещении царит тишина, а далеко за окном бьют колокола. Девочка шепчет Борису: «Идите сюда, мне нужно сказать вам одну вещь». Она уводит его в густую оранжерею. Изображение дано двумя слоями, двойной экспозицией, Наташа и Борис уходят в глубину растений, на переднем плане проплывают крупные листья. Наташа и Борис углубляются в чудесный, почти сказочный мир. Они останавливаются, она – девочка – смотрит на него – взрослого юношу в военной форме – и, влекомая неведомым ей чувством, протягивает ему куклу и говорит: «Поцелуйте куклу». Он смущён, не понимает. «Не хотите?», – огорчается она и опять зовёт его за собой. Они идут сквозь таинственную листву, словно сквозь чащу джунглей, как бы погружаясь в мир Адама и Евы. Оператор Анатолий Петрицкий создал великолепную сцену. И вот они останавливаются, и Наташа спрашивает почти испуганно: «А меня хотите поцеловать?» Она поднимается на табурет, обнимает Бориса и целует его.