Константин Симонов - Записки молодого человека

Наконец, перебравшись на левую сторону гавани, мы пошли вдоль портовой стенки. Вдруг прямо над нами загорелась осветительная ракета. Она горела ослепительным белым светом, и я, догадываясь по опыту, что будет дальше, крикнул Мержанову "Ло­жись!" и сам лег там, где стоял. Слева и справа от меня было что-то вроде укрытия; по обеим сторо­нам высились какие-то ящики. Ракета продолжала светить, но бомбы еще не падали. Я перевернулся лицом вверх. Все вокруг было залито белым светом. Было неестественно светло, как в маленькой комна­те, в которую засунули огромную электрическую лампу. Я оглянулся направо н налево, чтобы разгля­деть, где я лежу.

Сейчас я вспоминаю об этом со смехом, но тогда мне было не до шуток. Я лежал между двумя ак­куратными штабелями ящиков с желтыми полоска­ми и с черными надписями "мины". В соседнем про­ходе между этими же ящиками, в той же позиции, что и я, лежал Мержанов. Едва мы успели удосто­вериться, что лежим между минами, как бахнули подряд три или четыре бомбы. На наше счастье, они упали сравнительно далеко — метрах в трехстах, а может, и дальше. Где-то невдалеке что-то рвануло от детонации, но наши минные ящики остались целы, а заодно с ними и мы.

Ракета погасла. Мы двинулись дальше. Искали катер еще час, но его нигде не было. Тогда, по дет­ским воспоминаниям восстановив мысленно вид Фе­одосийской бухты, я сказал Мержанову, что, должно быть, комендант имел в виду тот мол с маяком, ко­торый выдается далеко в море с правой стороны бухты, и мы ищем "морской охотник" совсем не там, где он должен стоять.

Теперь мы двинулись с левого края бухты на пра­вый; стараясь сократить себе путь, шли вдоль само­го берега.

Бомбежка стихла. Немцы прилетали по-одному, но каждый самолет, сбросив бомбы, потом еще долго жужжал в воздухе, пока на смену ему не приходил следующий. Бомбы падали на город с интервалами в десять — пятнадцать минут.

Идя вдоль пристаней, мы увидели, что против того места, где мы недавно лежали, швартуется какое-то судно. Мы подошли к нему, Это был лесовоз "Се­ров", который только что пришел из Новороссийска и наконец разгружал в Феодосии долгожданные снаряды к зениткам, грузовые машины и баллоны со сжатым воздухом, запас которых был необходим для того, чтобы посадить здесь в Феодосии наши истребители.

Мы спросили на всякий случай, когда пойдет об­ратно этот пароход. Нам сказали, что часа через че­тыре, как только разгрузится. Мы пошли дальше. В одном месте, на пристани, продолжали гореть остат­ки складов, и вообще было такое нагромождение обломков, что пройти там ночью было почти невоз­можно. Тогда мы поднялись повыше в город и стали пробираться дальше, уже за чертой портовой стен­ки, по нижним улицам.

В это время снова началась сильная бомбежка. Мы ложились, наверное, раз десять или пятнадцать. В эти последние разы немцы стали бросать тяжелые фу­гаски, от которых все вокруг еще долго стонало и ныло уже после разрыва. Осколки, жужжа, про­летали в воздухе, хлопались о крыши, соскакивали с них.

Улицы поблизости от порта были завалены мерт­выми немцами. Одни из них лежали, другие поче­му-то сидели, и нам несколько раз пришлось падать рядом с ними.

Наконец мы все-таки добрались до мола и пошли по нему. Но "морского охотника" здесь не было.

Теперь нам оставалось только грузиться на лесо­воз "Серов", но для этого требовалось пройти об­ратно вдоль всех пристаней.

Бомбежка продолжалась. Когда мы уже почти до­брались до лесовоза, раздался близкий страшный свист: мы легли, прижавшись к низкой южной стен­ке. Раздался такой грохот, что я еще несколько се­кунд лежал неподвижно. Вся левая часть тела — го­лова, рука, нога — все было какое-то чужое, ватное, казалось, кто-то силой напихал в меня это чужое.

Мержанов лежал позади меня; я, не оборачиваясь, тронул его ногой и спросил, жив ли он. Он не ответил. Я снова спросил. Он молчал. И только на тре­тий раз, когда я уже заорал во весь голос, он от­ветил, что жив, но даже если бы он умер, все равно не надо пинать его ногами в голову.

Встав, мы увидели, что перекрестка, к которому мы подходили только что, уже не существует. Бом­ба упала в самый центр перекрестка и вкось обвали­ла все четыре дома, стоявшие по четырем углам. Во­ронка была такая, что нам пришлось обойти кругом через другой квартал, чтобы продолжить свой путь. Это была последняя бомба. После нее два часа бы­ло совершенно тихо.

Мы добрались до лесовоза, предъявили докумен­ты и влезли в него. Кто-то повел нас в кают-компа­нию, и мы, смертельно усталые, уселись там в ожидании окончания разгрузки и отплытия. Мержа­нов попробовал читать, а я, по своему обыкновению, решил переспать неприятные минуты и все-таки за­ставил себя заснуть.

Проснулся я от удара. Меня швырнуло с дивана и с маху ударило об стенку, а потом об стол. Когда я поднялся, дверь каюты была раскрыта настежь — все уже выбежали. Оказалось, что большая бомба упала недалеко от парохода, вызвала детонацию, взорвалось какое-то количество снарядов, и пароход тоже здорово тряхнуло. Как потом выяснилось, этот взрыв образовал трещину в корпусе, и наш лесо­воз еле-еле дополз до Новороссийска.

Бомбежка возобновилась с новой силой, но паро­ход продолжал разгружаться.

Когда я вернулся с палубы в кают-компанию, там сиделн трое моряков и разговаривали с помощни­ком капитана. Это были моряки с соседнего, продол­жавшего еще гореть парохода. Они рассказывали, как в их пароход попала бомба, как оторвало ногу их буфетчице, еще что-то и еще что-то. Они силь­но замерзли, и здесь, на лесовозе, их немножко со­грели водкой. Но выпивка не помогла. Они были грустны, и один из них все время выходил на палу­бу, и, посмотрев на свой пароход, возвращался, и повторял:

— Все горит.

В конце концов я все-таки заснул под их разговор и проснулся в восемь утра. Мы шли в открытом море курсом на Новороссийск.

У меня болела вся левая часть головы, рука и но­га. Улегшись на эту левую сторону, чтобы меньше чувствовать боль, я стал читать "Войну и мир"; кни­га, на мое счастье, оказалась в судовой библио­теке.

Потом днем я довольно долго говорил с не­сколькими моряками нашего лесовоза. Не берусь судить с точки зрения военно-морской стратегии, но из этого разговора, так же, как и из некоторых лич­ных впечатлений, я вынес ощущение, что мы на Чер­ном море поначалу недостаточно берегли свой тор­говый флот, недостаточно прикрывали своим воен­ным флотом торговые суда и, поставив на них по две-три пушки, порой пускали их на произвол судь­бы в опасные рейсы. Так получилось, в частности, и в Феодосии, где после великолепной высадки десан­та, потом при подброске подкреплений и боеприпа­сов многие пароходы шли вразброд, без конвоя, и немцы потопили четыре или пять из них.