Константин Симонов - Записки молодого человека

Не знаю, быть может, все это и не совсем пра­вильно и точно, но тогда на лесовозе у меня воз­никло именно такое ощущение. А что до торговых моряков, с которыми я говорил в тот день, то это были храбрые ребята, но в их душах присутствовало горькое чувство обиды и даже некоторой обречен­ности: ну, что ж, может быть, они сделают еще один рейс, может быть, еще один, а там... Наверно, в тот день на них повлияло, что на их глазах только что рядом с ними, в Феодосийской гавани, потопили два парохода. А может, повлияло и то, что их самих це­лых два часа подряд бомбили, пока они шли без всякого прикрытия в Феодосию...

Я долго думал об этом горьком разговоре и, ког­да позже прочел указ о награждении моряков тор­гового флота, вспомнил этих моряков с "Серова" и порадовался за них,

Mы высадились в Новороссийске вечером и пря­мо с парохода зашли на ФКП, где я на этот раз за­стал Азарова. Узнав, что я только что вернулся из Феодосии, и, очевидно, вспомнив, что когда-то, в на­чале войны, я ходил на подводной лодке, он сказал:

— Вот, товарищ Симонов, приехали бы вы на час раньше...

— А что?

— Отправили десанты в разные пункты, в частно­сти один на подводной лодке. Вам было бы инте­ресно. — Помолчав, он добавил: — Жаль, жаль, что вас не было хотя бы час назад. Я бы вас устроил.

В ту минуту у меня было ощущение, что мне не повезло, но, как впоследствии выяснилось, это опоз­дание иа час для меня лично обернулось к лучше­му. Десант, о котором шла речь, в смысле высадки прошел благополучно, высадившиеся автоматчики даже взяли Коктебель, но потом продвижение наших войск по берегу задержалось, с десантниками ник­то не соединился, и их дальнейшая судьба и по сей день остается неизвестной.

Глухой ночью мы добрались до редакции армей­ской газеты 44-й армни, той самой газеты, в чьей выездной редакции мы были в Феодосии. В редак­ции нас радушно встретили, и мы еще долго сидели и разговаривали.

Привезенное нами известие о смерти товарища вызвало у ребят из редакции ту особого рода грусть, которая бывает у людей, которым очень жаль друг друга, но которые в то же время привыкли считать­ся и с возможностью собственной смерти.

Наконец нас уложили спать: Мержанова в кабинет к редактору, а меня в соседнюю комнату, где спали машинистки. Бедных девчат потеснили на одну кой­ку, а мне отдали другую. Я заснул как убитый и ут­ром спросонья услышал рядом с собой шепчущие­ся женские голоса. Открыв на секунду глаза, я вспомнил все сразу и отвернулся к стенке, чтобы дать им одеться. А потом, когда они ушли, оделся сам.

Оказалось, что ближайший поезд на Краснодар мы уже проспали и нам предстояло уезжать теперь только во второй половине дня.

Девушки, рядом с которыми я спал в комнате, уз­нав о гибели того парня в Феодосии, о котором мы привезли это печальное известие, очень расстрои­лись, и, когда я снова зашел в их комнату, я застал их обеих плачущими. Одна скоро успокоилась, а другая все еще ходила со вспухшими от слез глазами, и та, которая перестала плакать, обращалась с ней, как с больной. Когда плакавшая девушка ушла, я по­тихоньку спросил у другой, в чем дело. И она, зады­хаясь от волнения, рассказала мне печальную исто­рию о том, что вот эта девушка, которая так плачет, и тот парень, которого убили,— они любили друг друга и хотели пожениться. А перед этим он поехал в Феодосию, и они договорились встретиться здесь или там, в Феодосии, и пожениться, и все это уже было договорено между ними, и, конечно, все это ей очень грустно, и она, бедная, плачет.

Я, конечно, посочувствовал этой печальной исто­рии и, увидев еще через полчаса редактора, упрек­нул его: зачем же ей так, без подготовки бухнули?

— Девушка любила, собиралась выходить замуж; надо было все-таки как-нибудь подготовить ее, а то она теперь рыдает.

— Какая девушка? Кто рыдает? Кто? Что? — недо­умевал редактор.

Я рассказал,

— Все неправда,— сказал редактор.— Они почти не знали друг друга. Он был очень хороший парень, но я точно знаю, что это не так. Ну, может быть, нравился ей немного, ничего больше. Уверен, ру­чаюсь, иначе бы не сказал. Все это фантазия. Им грустно, вот они и нафантазировали.

И когда редактор сказал мне это, я поверил, что он говорит правду, и представил себе, что девуш­кам должно быть все-таки очень тяжело на войне, и тоскливо, и ужасно хочется красивой любви и кра­сивой фантазии, и вот представился случай. Им и правда было очень жаль того парня, но, кроме того, нм хотелось придумать вот такую романтическую историю. Это было душевно им необходимо, и исто­рия родилась.

Я хотел даже написать об этом стихотворение, но оно не вышло, а потом, сев писать пьесу "Русские люди", я почти целиком вставил в нее эту подслу­шанную в жизни историю.

Вечером мы уехали в Краснодар, попав в один вагон с азербайджанской делегацией, которая вез­ла подарки на фронт под Москву.

Утром прямо с поезда я пошел в Краснодаре в редакцию краевой газеты, к секретарю редакции Капиту — толстому веселому человеку из числа тех провинциальных журналистов, которые все и всех знают, у которых в редакции обязательно есть стул, на котором сидел Маяковский, у которых все бывали, все выступали, все что-нибудь печатали и кото­рые сами душевно любят литературу и людей, име­ющих к ней хотя бы какое-нибудь отношение.

Капит помог мне с машинисткой, и я с ходу про­диктовал статью "Последняя ночь" — о взятии Фе­одосии. Вечером передал статью по прямому прово­ду и сразу же ночью сел писать вторую — "Преда­тель" — о Грузинове.

Этой же ночью, пока я еще писал статью, мне уда­лось связаться по ВЧ с редактором, и он сказал мне, что одна статья уже получена и чтобы со второй я вылетел прямо в Москву немедленно, при первой возможности.

Дописав на следующее утро статью, я, на мое счастье, встретил в бюро пропусков штаба знакомого лётчика Тужилина, который когда-то уже один раз возил меня на своем СБ из Ростова в Москву.

Он завтра летел в Москву, и я был уверен, что мы завтра же там и окажемся. Тужилин был из тех ребят, которые, какая бы ни была погода, не любяг ночевать в дороге.

На следующий день, в пятом часу, перед заходом солнца, мы сели в Москве, на том же аэродроме, с которого я вылетал на юг в канун Нового года...

"Сын артиллериста" и некоторые другие...

Мне остается рассказать о дальнейших судьбах некоторых из упомянутых в моих записках людей.

Начну с судьбы человека, подвиг которого, совер­шенный им в сорок первом году на Среднем полуост­рове, стал сюжетом поэмы "Сын артиллериста".

Уже не помню, называл ли мне тогда, во время нашей встречи на Севере, майор Рыклис фамилию этого лейтенанта-артиллериста, но если даже назы­вал, должно быть, я не записал, а потом забыл.