Юрий Мамлеев - Воспоминания

Чтобы понять, почему Женя производил такое впечатление (не только на Джемаля, но вообще на своё окружение), придётся сделать прыжок в будущее, в 70-е годы, когда меня и Маши уже не было в СССР. В то время произошла история, которую мне потом рассказал Дудинский. Дело было под Москвой. Головин, Дудинский и кто-то ещё поздно вечером возвращались с пьянки. Женя был немножко пьян; он никогда не был пьян в обычном смысле этого слова; он просто пил. Когда компания проходила мимо железной дороги, Женя вдруг заявил:

– Я устал.

И лёг на железнодорожное полотно, положив голову на рельсы. Он поднял глаза в бездонное русское небо и начал читать стихи по-французски. Это были стихи его любимого Рембо, Малларме и других изысканных французских поэтов. А в это время стал приближаться поезд; рельсы уже немного подрагивали. Головин видел это, но абсолютно не реагировал и спокойно, погрузившись в мистическую поэзию, читал стихи на французском языке. Его окружение, конечно, тоже было в какой-то мере отключено, но не настолько, чтобы погрузиться в мистическую поэзию перед приближающимся железным чудовищем. Короче говоря, Женя не изъявлял ни малейшего желания подняться; его пришлось оттащить. И вполне понятно, что такой Головин был с восторгом воспринят Джемалем, потому что и в его поэзии, и в его поведении, выражавшемся в абсолютном презрении к социальной жизни, и в его знании алхимии и некоторых тайных наук, которые он рассматривал поэтически, потому что алхимия – закрытая сейчас наука, – во всём этом было столько очарования, что Джемаль был просто покорён, и именно поэтому окончательно создался тот метафизический круг, который существовал всё время, с определёнными вкраплениями восьмидесятых годов. Выглядел этот круг так: от нас ушёл Смирнов, но остались Степанов, Провоторов, Головин, Джемаль и я. Позднее, в 80-е, к южинскому кругу присоединился Александр Дугин и ещё один, менее известный, но от этого не менее интересный и уже ушедший от нас Сергей Рябов.

1. Владимир Степанов, Игорь Дудинский, Евгений Головин, Гейдар Джемаль (слева направо) Москва, конец 1970-х

2. Сергей Жигалкин (слева) и Александр Дугин (справа) на даче в Клязьме

3. Сергей Рябов

4. День первой, официально разрешенной на открытом воздухе, выставки художников-нонконформистов – Кира Сапгир, Генрих Сапгир, Евгений Кропивницкий, Аркадий Штейнберг, Эдуард Лимонов, Елена Щапова (слева направо). 28. 09. 1974 г. Измайлово

5. Художник Олег Целков

6. Поэт Илья Бокштейн

7. Художник Михаил Шемякин и писатель Эдуард Лимонов

8. Перед отъездом в эмиграцию (слева направо): художник Борис Козлов, Юрий Мамлеев и пианист Михаил Деревянко

Именно в начале 70-х годов, после громких дел, связанных с Синявским и Солженицыным, было решено, что с «неконформистами», особенно в сфере литературы, нужно бороться не с помощью запретов, а какими-то другими, более «умными» методами. Именно тогда и родилась идея выпускать так называемых диссидентов, не только политических, как Буковский, но и диссидентов от искусства. Но таких оказалось ещё больше, гораздо больше, чем политических, потому что к тому времени сформировался целый мир художников, поэтов, литераторов. В общем, нужно было как-то решать эту проблему.

Применять против этих людей политические рычаги было невозможно, потому что большинство из них не выступало против советской власти в прямом смысле этого слова; они занимались глубинным самовыражением и создавали произведения, которые абсолютно не вписывались в простенький формат соцреализма. Особенно это касалось живописи. Но с писателями неконформистского мира надо было обращаться иначе. Скандалы, связанные с писательскими делами, уже изрядно подмочили репутацию Советского Союза. В эмиграции мы дружили с художником Михаилом Шемякиным, и он рассказывал такой случай, что на одной из выставок его прекрасных сюрреалистических работ в Японии японцы спросили его, почему он уехал из СССР. Миша ответил: «Не я уехал, меня уехали». Японцы не могли в это поверить, они просто вытаращили глаза: как это из-за картин можно выслать художника из страны, сделать его идеологическим диверсантом? С их точки зрения, это был просто бред, дикость.

Такое впечатление нелепая политика Советов производила на Западе. И всё-таки не такой уж неуклюжей она была, как казалось на первый взгляд. Советская власть избавлялась от неугодных людей. Диссидентская линия эмиграции шла параллельно еврейской, о которой был договор между СССР и США. Единственно, диссидентская линия возникла полуофициально, но всё же с определённого согласия двух великих держав в том, что инакомыслящие, то есть люди искусства, политики и прочие, могут покинуть родину по этому «каналу» (параллельно с еврейским), но уже независимо от национальности. И таким образом известные художники, писатели, поэты – тот же Оскар Рабин, Олег Целков, Михаил Шемякин, Владимир Максимов, Эдуард Лимонов и многие другие – уехали. Дело в том, что на всех деятелей неконформистского подполья были досье, все они были хорошо известны. Высоцкий, например, принадлежал к самиздату. А творцы самиздата воздействовали на общество гораздо сильнее, чем тогдашняя официальная литература. И, соответственно, интерес к ним был большой, поэтому властям ничего не оставалось, кроме как выдворять их из страны.

Если смотреть на дело с психологической точки зрения, то я был доволен своей творческой жизнью под идеологической плитой. Почему? Потому что моими произведениями восхищались люди самого высокого уровня понимания искусства. А мнение людей не просто знаменитых, но и глубоко разбирающихся в искусстве, безусловно, было для меня много ценнее, нежели мнение масс, о литературных предпочтениях которых лучше умолчать.