Юрий Мамлеев - Воспоминания

А с близкими друзьями мы прощались ещё до этого большого вечера, в уютной, тёплой, камерной обстановке. Некоторые считали, что я обязательно вернусь, таково, в частности, было мнение Ларисы Пятницкой. Другие, в их числе Римма Заневская, восклицали:

– Юрочка, мы больше никогда не увидимся, никогда!

Но большинство находилось во власти противоречия – вроде уезжает навсегда (формально это было так), но не может же быть, чтобы навсегда, как это так – Юрочка исчез, отец родной… Это немыслимо! Куда он денется, приедет.

Но вечера вечерами. Передо мной стояла проблема поважнее – как переправить тексты. В романе «Московский гамбит» я довольно подробно описал историю с персонажем по фамилии Муромцев. Это не был я, но ситуация была похожей. Там описано, как по многим московским квартирам этот герой прячет свои произведения, но это одно дело, а переправить – совсем другое. Но всё-таки, как оказалось, это было не так уж и сложно – и по полулегальным каналам, через художников, и был даже легальный канал – голландское посольство. В общем, дело уладилось. Конечно, я предусмотрительно использовал 2–3 канала.

Между тем мы с Машей чувствовали, что эта жизнь словно закончилась, начинается новая, но будут ли они, эти две жизни, связаны между собой – это вопрос… Было ощущение разрыва с целым миром, когда из-за деспотизма власти просто невозможно было продолжать существование в родной стране, потому что всё то, что я любил там, – это необыкновенное общение, этот необыкновенный народ, эти встречи с совершенно небывалыми, чудесными людьми, о которых на Западе говорили, что таких людей не бывает, – всё это как-то исчерпалось, что ли… Это имело продолжение в 70-е годы «под моей тенью», по выражению Жени Головина. Я существовал там в виде самиздата и, главным образом, среди знавших меня людей, среди южинцев… Но для нас с Машей как-то всё оборвалось… Нужно было начинать новую жизнь. Оценка того, что такое Советский Союз на самом деле и что вообще происходит в мире, появилась только со временем, в эмиграции, потому что, как говорится, большое видится на расстоянии. Советский Союз и Россия виделись уже совершенно иначе, когда мы стали жить за границей. Об этом я собираюсь рассказать во второй части книги, посвящённой непосредственно эмиграции.

Уезжали мы, храня в душе ту единственно великую, дореволюционную, историческую Россию. Она присутствовала всегда – как внутренняя жизнь людей, как великая литература, как православие. И эта подлинная Россия, которая была до советской власти и при ней, не могла не быть всё время с нами, не могла не присутствовать в нашей душе, когда мы были в отрыве от родины, поскольку мы – представители этой России, исторической России, мы жили теми ценностями, которые выработала великая Россия на протяжении тысячелетий своего существования, а ведь была ещё и доисторическая Россия, которую мало кто знает, и только теперь начинают раскрываться её черты… Но об этом потом.

Напоследок нам хотелось, чтобы Женя Головин спел свои потрясающие песни, почитал стихи по-французски. Но такой вечер, увы, не состоялся.

…Иногда в период отъезда передо мной мелькали образы детства, особенно школьных лет. И когда я вспоминал всё это, у меня возникало ощущение, что даже в сталинскую эпоху, в которую мне тоже довелось жить (это были мои школьные годы и половина институтских), существовала не только официальная культура, в которой, безусловно, было много интересного; я помню, что чувствовал, что у школьников того времени что-то такое цвело и бурлило, что выразилось потом, уже в 60-е, более свободные по сравнению со сталинскими, годы в их творчестве. Я вспоминал, например, Юру Баранова… Ныне он поэт, член Союза писателей. Мне вспомнились его ранние сюрреалистические стихи про лежание на печке в золотых лаптях… И вот настало время улетать. Шла осень 1974 года. Наш «улёт» непосредственно совпал с «улётом» Эдика Лимонова – вместе с ним и с его женой, прекрасной Еленой, мы вылетели в Вену. Вместе с нами летел друг Лимонова Вагрич Бахчанян, который раньше работал в «Литературной газете». Тоже с женой. И отъезд был символичен в каком плане: Бахчанян вылетел сначала, а Лимонов и мы, по-моему, попозже. Бахчанян попросил нас привезти ему в Америку своего любимого кота, которого он оставил в Москве. И в самый последний момент, в день отлёта, когда надо было буквально лететь на машине в аэропорт, кот потерялся, его искали, искали, неудобно было прилетать без кота, потому что Бахчанян – друг Лимонова и вообще хороший человек, и можно было не попасть в аэропорт… Суета страшная… Всё уже было готово… И вдруг, в последнюю минуту, кот важно вышел из шкафа. Прятался в шкафу – и вдруг вышел. Кота, таким образом, взяли, и он полетел в Америку.

Лимонов тоже решился на отъезд со своей Леночкой, причины у него были, в общем, те же самые, публикация его поэзии и социальная реализация его как поэта невозможны были в Советском Союзе, хотя он ни о какой политике тогда не писал, у него были прекрасные стихи… Ну и что делать, он тоже летел вместе с нами, и мы вместе попали в Вену. Маша тогда дружила с Леной, да и у нас с Лимоновым были дружеские отношения. Начиналась новая жизнь.

Через два с лишним часа полёта мы с Машей оказались в другом мире. Первые впечатления были ошеломляющие, тем более мы впервые оказались на Западе. Вена развернулась перед нами как музей старой Европы. Имперская архитектура, уют маленьких переулков, и словно дух Средневековья витал здесь. Австрия была нейтральной страной, и складывалось впечатление, что она какой-то своей частью застыла в XIX веке. Европа за пределами Австрии, как оказалось, была другой.

Поскольку мы были русскими, то нас принял в свои объятия Толстовский фонд. Толстовский фонд расположен в Америке, и его задача – заниматься эмигрантами вроде нас (в основном русскими) – помогать им устроиться и тому подобное. Условия жизни в Вене были нормальные; конечно, не шикарные, да этого и нелепо было бы ожидать. Мы остановились в гостинице «Адмирал», расположенной в центре города в старом здании, которых много в Вене. Там была очаровательная хозяйка-австрийка, было очень уютно, и даже кухня была – можно было самим готовить себе еду, по-домашнему. В этой же гостинице расположился приехавший из Петербурга литературовед Леонид Чертков, который за «антисоветскую пропаганду» отмотал небольшой срок в лагере. Это был образованный, прекрасный человек.

Начали мы со знакомства с Веной. Узрели её прекрасные дворцы, музеи, живопись эпохи Возрождения (в Вене находится одна из богатейших коллекций европейской живописи); в общем, у нас получилось живое знакомство с классикой, которую мы знали только по книгам. Нам понравился этот город с его тихими переулками, уютными кафе, обстановка которых располагала к беседе и отдыху. Всё вокруг было окутано атмосферой спокойствия – ни истерики, ни запретов, ни холодной войны.