Юрий Мамлеев - Воспоминания

Татьяна быстро сделала писательскую карьеру. Она писала о православии, стремясь «проникнуть» этой религией западного читателя, и, надо сказать, имела огромный успех. Её книги, освещающие тот или иной аспект православного учения и православной жизни, выходили большими тиражами в Германии, в Греции, в Италии. Она выступала с лекциями по всей Европе, посещала даже Бразилию, выступала по немецкому радио, общалась со священниками самого высокого ранга, и темой её выступлений было православное сознание и современный мир. Тема, надо сказать, великая, страшноватая по существу. Но были и другие темы. Она, например, очень любила животных, и одной из трогательных тем её выступлений была христианская религия и отношение к животным. Татьяну окружала аура религиозной проповедницы. И она действительно глубоко задевала души людей, потому что была абсолютно искренней; она обладала способностью возвышать человеческие души. Наибольшей популярностью она пользовалась в Германии, греки же её просто боготворили. Это давало ей энергию, она чувствовала, что нужна, что верующие люди Запада раскрываются перед ней. Это ощущение раскрытия душ было очень сильно, по её собственным словам, ей казалось, что Россия вдруг начинает невидимо и мощно присутствовать. Во Франции Татьяну окружали французские христиане, и в её среде был человек, с которым мы потом тоже сблизились.

Кроме того, благодаря Тане моя жена посетила Грецию, в частности остров Патмос, где в своё время жил Иоанн Богослов и где ему было явлено Божественное Откровение. Проведя месяц на острове в общении с монахами этого великого места, Маша пережила глубинный духовный опыт. Помощь Татьяны была неоценима, ибо она имела большие связи в религиозной среде, благодаря чему мою жену приняли на Патмосе с распростёртыми объятиями. Впоследствии она рассказывала, что удивительным образом ей удавалось общаться с местными жителями, не зная их языка. Недалеко от монастыря жили гостеприимные греческие крестьяне, и, когда Маша гуляла по острову, они всегда приглашали её на чашку кофе. Они разговаривали – крестьяне на своём языке, Маша – на своём – и понимали друг друга. Не без жестов, но всё-таки понимали. Это было похоже на чудо.

Кроме прочего, Таня познакомила нас с человеком, который тоже оказался нам близок. Это был Мишель Понтон, известный политик правого толка. Будучи католиком, он питал симпатии к России и, подобно нам, видел в СССР Россию. Его деятельность была направлена на укрепление отношений между Францией и Советским Союзом, и потом, после распада СССР, соответственно, между Францией и Россией. В его доме бывали католические священники, но он, конечно, был человеком светским и воспринимал даже мою литературу, хотя поначалу ему было трудновато. К тому времени как вышли мои книги на французском, мы уже настолько сдружились с семьёй Понтона, что вовсю жили у него на даче под Парижем и были свободно вхожи в его дом, что во Франции редкость, ибо если в этой стране принимают гостей дома, то, определённо, это очень близкие люди.

Вторым нашим большим другом был Сурен Меликян, московский эмигрант. Родом он был из Армении и начинал свою интеллектуальную жизнь на философском факультете Российско-Армянского университета. Он был немного моложе меня, но прожил интереснейшую жизнь. Когда он уже завершал учёбу на философском, католикос Армении, впечатлённый его способностями, предложил ему изучать богословие. Выбрав такой путь, Сурен в будущем сам мог бы претендовать на пост католикоса, то есть патриарха всех армян, живущих не только в Армении, но и за её пределами. Но он отказался; служение Богу в качестве священника его не очень привлекало – не потому что он был с чем-то не согласен, отнюдь; он был верующим христианином, но душой его была свобода, он хотел полёта, в котором были бы и светская жизнь, и искусство, и философия, которая предполагает широкий диапазон исследования. В конце концов Сурен перебрался в Москву, где продолжил изучать философию. Здесь он познакомился с француженкой, прекрасной Валери, которая окончила славянский факультет в Париже и на описываемый момент находилась в командировке в СССР с целью более глубокого изучения русского языка и русской культуры. Они познакомились и вскоре поженились. Таким образом Сурен оказался в Париже; образовалась семья, дети и так далее. Это была большая семья – два изумительных мальчика, чудесная девочка, прекрасная Валери и, конечно, сам Сурен. Почему он стал моим другом? Он обладал не только философскими познаниями, но и мистической интуицией. Это нас сразу сблизило. Занимался он коллекционированием картин, в основном русских эмигрантов; мы часто пересекались на выставках и вскоре стали большими друзьями. Встречи с ним были вот ещё почему интересны: он любил Россию, русских и считал их близкими древнему армянскому народу, который одним из первых принял христианство. Сурен как-то сочетал в себе Россию и Армению с её древностью и потаёнными книгами о происхождении армян. В общем, он был очень широким человеком, мог охватить взглядом все изгибы современной жизни и интерпретировал их согласно своим духовным воззрениям. Философия в нём сплеталась с глубоким жизненным опытом, и это было прекрасно. Вместе с тем он был вполне светским человеком, правда, не выпивал, предпочитал кофе, ну что ж… Тут хозяин – барин. Умер Сурен уже в XXI веке, и его смерть была для нас тяжёлой утратой. С Валери мы дружим до сих пор.

И, наконец, третьим «центром близости», очагом русского духа была квартира Аиды Хмелёвой. Сама Аида была поэтессой и писала изумительные стихи, а её квартира обладала аурой такого свойства, что когда мы входили в неё, нам казалось, что мы у себя дома, в России. Здесь мы духовно отдыхали. Благодаря этому месту мы понимали, что Россия присутствует везде. Кроме того, Аида была, безусловно, нашим человеком. Она числилась диссиденткой в СССР и принадлежала к самому просвещённому этажу неконформистской Москвы, я имею в виду не банально-советское просвещение, а просвещение уровня XVIII века, когда не забывали про дух. В её квартире царила какая-то неповторимо-интимная, трогательно-спокойная аура России, аура русских душ. Здесь русское тесно переплеталась с Духом. И никаких пьяных эксцессов – только чай, спокойные беседы, приятные люди… Сама Аида была удивительным человеком, очень тонко чувствующим Россию. Я написал предисловие к сборнику её стихов, вышедшему уже после перестройки. Она стала признанным поэтом России. При всём при этом она прекрасно ориентировалась во французской жизни и давала своим детям очень точные и ценные установки, как русскому прожить во Франции.

На родине мы с Аидой странным образом не пересекались. Один раз только, кажется, я присутствовал на каком-то её чтении, но помню мало, потому что меня привезли туда после вечеринки. Всё было, как в тумане. И только в Париже этот туман, скрывающий от меня эту прекрасную женщину, рассеялся. Очарование её ещё было в том, что она происходила из русской деревни, из простых крестьян, и самостоятельно получила блестящее образование. В этом действительно было что-то привлекательное, потому что когда элемент народной стихии входит в среду интеллигенции, в этом присутствует какой-то глубинно-чистый момент, как в случае с великим Есениным. Мы с Машей часто посещали квартиру Аиды. Там, в большом эмигрантском обществе, нам было хорошо, весело, уютно и интересно.