Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Весна. Залитый солнцем Невский проспект, толпа, текущая мимо Пассажа, подтаивающие сосульки посылают с крыш за воротник ледяные капли. Смуглые мальчишки продают веточки мимозы. Близится Восьмое марта. Внезапно в толпе образуется вакуум, и в нем я вижу молодого гиганта с девушкой. Оба коротко стриженные брюнеты, элегантны, невероятно хороши собой. Неторопливо шествуя, держась за руки – непринужденные, веселые, – они знают, что ими любуются, но «как бы» никого вокруг не замечают, отделенные от остального мира своим совершенством. И кажется, что они – хозяева жизни, и этот весенний день принадлежит только им, только для них светит солнце, звенят падающие сосульки, и только им протягивают мальчишки веточки мимозы.

Вот они прошли мимо, а я смотрела вслед, пока они не смешались с толпой. Впрочем, его круглый затылок был виден даже у Аничкова моста.

– По-моему, я не знаком с вами, – сказал молодой человек, протягивая руку, – Довлатов моя фамилия.

Я тоже назвалась.

– Люда Штерн… Люда Штерн, – пробормотал он. – Что вы пишете, стихи или прозу?

– Пишу диссертацию о глинах.

– И где же вы эту глину изучаете?

– В университете.

– Как же, как же… И я там был, но мед не пил. Меня выгнали с третьего курса филфака.

– За что?

– Провалил финский и немецкий. Но зачем вам глины? У вас вполне интеллигентное лицо, могли заняться чем-нибудь поинтересней.

– Ну, извините, что разочаровала вас….

– Нет, серьезно, что такое глина? Просто грязь.

В тот период моей жизни я училась в аспирантуре геологического факультета, писала диссертацию на тему «Состав, микроструктура и свойства глинистых пород», и это занятие считала достаточно важным, чтобы не терпеть насмешек.

– От человека с такой неаполитанской наружностью неудивительно услышать подобную пошлость, – отрезала я и отошла к другим гостям.

– Подождите… Я терпеть не могу производить плохое впечатление. Но вы тоже хороши – «с такой неаполитанской наружностью». Я ненавижу, когда комментируют или восхищаются моей наружностью. Впрочем, я собирался извиниться.

– Кто это восхищается вашей наружностью?

– Обидеть, Люда, меня легко, понять меня невозможно.

– Кажется, вы собирались извиниться.

– Да… Прошу прощения за непочтение к глинам. Я искуплю это почтительностью к вам. Скажите, а вы замужем?

– Очень даже.

– И где же он?

– В командировке, в Красноярске… А вы женаты?

– И не раз.

– И где же она?

– Первая – понятия не имею. А вторая – дома. Ей не с кем ребенка оставить.

– Наверно, я вас с женой видела весной на Невском. Коротко стриженная, очень красивая.

– Это была моя бывшая жена. Мы с ней иногда встречаемся. Теперь я женат на другой. Ее зовут Лена и она еще красивее. А кто вас сегодня провожает домой?

– Пока не знаю.

– Тогда на это претендую я. Постараюсь не напиться и произвести впечатление приличного человека.

Мы вышли от Ефимовых около двух часов ночи. Было холодно и ветрено, моросил дождь. Автобусы и троллейбусы уехали на покой, такси в поле зрения не попадались.

Довлатов поднял воротник и глубоко засунул руки в карманы. Мы молча пересекли Загородный проспект и углубились в улицу Рубинштейна.

– Оцените мое джентльменство, – сказал Довлатов, показывая на дом 23, – я здесь живу, мог бы через пять минут лежать в постели.

– Кто вас просил меня провожать? Вы сами навязались…

Я была готова ускорить шаг, запретив ему следовать за мной, но в этот момент рядом затормозило такси. Мы погрузились, и я назвала адрес. Всю дорогу молчали, и, только когда въехали на Исаакиевскую площадь, Довлатов заговорил:

– Скажите, Люда, возле вашего дома есть лужа?

– Не помню. А зачем вам лужа?

– Нужна как воздух. Представьте. Если есть лужа, я выскакиваю из машины, небрежно скидываю в эту лужу пальто, подаю вам руку, и вы прямо из машины ступаете по нему, как по ковру. Помните, в «Бесприданнице»? Этот жест действует безотказно. Проверял сотни раз.

У моего подъезда лужи не оказалось. Сережа расплатился с таксистом, и мы очутились в абсолютно безлюдном переулке Пирогова. Невзрачный наш переулок таит один секрет, а именно, он – тупик и упирается в стену задних строений Юсуповского дворца. (Тогда он был Дом учителя.) В стене есть едва заметная дверь, открыв которую, можно оказаться в закрытом с улицы дворцовом саду. Мы вошли в сад, сели на мокрую скамейку и закурили. В своем пальто на искусственном белом горностае Довлатов, наверное, чувствовал себя вполне уютно, у меня же зуб на зуб не попадал. Желая продемонстрировать Довлатову, что сфера моих интересов не ограничивается глиной, я заговорила о поэзии, шпаря наизусть Блока, Гумилева и Мандельштама. Боже, какая была память! Сережа вежливо молчал, но, как только я закрыла рот, он занял площадку и пересказал неизвестный мне роман Стивена Крейна «Голубой отель». Счет сравнялся, 1:1.

Моя мама в то время работала на студии научно-популярных фильмов, и у меня был доступ в Дом кино, где показывали западные фильмы, недоступные для простого советского зрителя. И я двинула вперед тяжелую артиллерию, изложив содержание фильма Бюнюэля «Виридиана».

Мне показалось, что Довлатов сражен, но я его недооценила.

– Как вы относитесь к Фолкнеру? – спросил он сурово.

– Вероятно, также как и вы, – пробормотала я, надеясь избежать подробностей. Я до конца не одолела ни одного его романа. Убивали эти сложноподчиненные предложения длиной в пол страницы. Моим кумиром в те годы все еще оставался Хемингуэй.

И тут Сергей, не переводя дыхания, рассказал две байки. Одну – как и почему Фолкнер стал писателем. Оказывается, из зависти к Шервуду Андерсону, тогдашнему довлатовскому кумиру, и другую, совсем уж фантастическую, – о музыкальном дуэте Фолкнера и Эйнштейна, который якобы ездил из Принстона через всю страну к Фолкнеру в гости – сыграть на скрипке сонату Моцарта. Я уверена, что обе истории были плодом неуемной фантазии Сергея, – ни слова правды, но масса обаяния.

Теперь настала моя очередь забивать гол в довлатовские ворота. Но от холода и сырости я дрожала мелкой дрожью. Мы встали со скамейки и молча вышли из сада. Когда добрели до моего подъезда, было пять часов утра.

– Не уходите, – сказал Довлатов. – Давайте поедем в гости и вместе проведем остаток вечера. Я только должен сделать несколько звонков.

И он стал оглядываться в поисках телефона-автомата.

– Нет-нет, Сергей, какие могут быть гости? Уже утро.

– Когда я хочу проводить время с друзьями, время суток не имеет значения, – помрачнел Довлатов. – Вы едете со мной или нет?

– Никуда я больше не еду. Сегодняшний вечер кончился без остатка.

– В таком случае, добрых снов! – Он развернулся и пошел прочь, огромный, как Петр Первый. Кстати, он где-то пробовался на роль Петра.