Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

…Заглянув в комиссионку, мы с Мишей решили пообедать по соседству в ресторане «Волхов». Там нас угостили борщом, почему-то холодной бараниной с картошкой и почему-то теплой водкой.

Когда я попросила официантку принести нож для борьбы с жестким как подошва мясом, она ответила: «С ножами у нас напряженка».

– Ну-с, куда теперь? – спрашивает Миша.

– А у нас еще есть бензин?

– Полный бак. С момента вашей высадки на Московском вокзале мы накатали всего шестнадцать километров.

– А можно в Комарово? С минутной остановкой на Островах?

Мы катим по Литейному к Неве. Справа по борту – Большой дом. Здесь, в следственной тюрьме, мой отец провел первую блокадную зиму. Еще квартал, и слева по борту – улица Воинова, Ленинградский Дом писателей. Он сгорит три года спустя. Из Дома писателей в августе 1941 года отправлялись автобусы на Московский вокзал, увозя в эвакуацию интернат писательских детей. Мне досталось место у окна, рядом – будущий актер Миша Козаков. На наших правых запястьях бумажные браслетики с именем, фамилией и интернатским номером. Всё это очень весело, непонятно только, почему у родителей такие печальные лица и заплаканные глаза. Нас повезут сперва в Гаврилов-Ям под Ярославлем, а когда Ярославль начнут бомбить, – на Урал, в деревню Черную Краснокамского района, Молотовской (Пермской) области. Мы будем плыть на пароходе «Белинский» сперва по Волге, потом по Каме. Во время путешествия все дошколята переболеют коклюшем. Наш пароход – предпоследний, который пройдет невредимым. Последним прорвется пароход «Вера Засулич», эвакуирующий детей

Ленинградского мясокомбината. Остальные «детские» пароходы немцы потопят, несмотря на гигантские, видимые с воздуха надписи на натянутом на палубе брезенте – KINDER.

В деревне Черная нас поселят в здании школы. Спальни устроены в классах. Мы с Мишей Козаковым оказываемся в группе дошколят, наши кровати стоят рядом, один ночной горшок на двоих. Это ли не основание дружить всю жизнь?

(Я пишу эти строчки, а в горле ком. Вспоминаю, как в конце марта 2011 года мы с Витей вернулись из Израиля, где навещали в Тель-Авиве тяжело больного Мишу Козакова. В первый наш визит мы застали его в кресле, и ухаживающая за ним бывшая жена Аня уговорила его погулять. Мы с ним даже сделали два круга в сквере. А через неделю Мишино состояние так ухудшилось, что встать он уже не мог и почти не разговаривал, только несколько раз улыбнулся.)

…Вот мы вырулили на Каменноостровский проспект. В доме № 1, сразу за мостом, жил когда-то будущий владелец нью-йоркского ресторана «Русский самовар» Роман Каплан. В подвале дома он раскопал миниатюрную красного дерева рулетку, о которой я уже рассказывала выше, вспоминая Илью Авербаха.

…Было несколько способов попасть зимой на Острова. Самый желанный, но в наше время недоступный, – мчаться в санях в обнимку с драгуном, гусаром или кирасиром. Мы укрыты медвежьей полостью, морозной пылью серебрится его бобровый воротник. Кровь вскипает от шампанского, в снежном тумане горят желтые петербургские фонари, и слышен звон бубенцов издалека.

Реальный способ – тащиться в ЦПКиО в битком набитом трамвае, зажав подмышкой коньки. «ЦПКО, ЦПКО, ЦПКО, – ворчала Нуля, – будто курей созываешь».

Во времена моего детства модная спортивная одежда представляла собой двухцветную куртку – «ковбойку» или «москвичку». Моя «москвичка», плод коллективного творчества мамы и Нули, была создана из папиного пиджака и куска клетчатого одеяла, подаренного квартирной соседкой.

Наряд дополнялся шароварами и вязаной шапкой с помпоном.

В этом элегантном наряде я каждое воскресенье приезжала на Елагин остров, на Масляный луг, и, завидев сквозь голые ветви деревьев освещенный каток, ускоряла шаги по темным аллеям. Из репродуктора хрипло неслось:

Потом репродуктор замолкал, хрипел и кашлял. У меня останавливалось сердце от страха, что праздник кончился, но вдруг ясно и широко начинал литься вальс Глинки. Откуда ни возьмись – минуту назад я все глаза проглядела, – перед носом возникали два кавалера из 321-й школы – Игорь Мужеев и Игорь Матросов, и мы, взявшись за руки, неслись, делая корявые перебежки. А иногда со мной на каток ездил папа, и я раздувалась от гордости, когда он «в одиночном катанье» мастерски выписывал «шестерки», «восьмерки» и «девятки».

– Катка давно нет в помине, – говорит Миша. – Едем дальше.

И вот мы катим вдоль Финского залива по Приморскому шоссе. По краям – сосны, искривленные постоянным ветром с залива, летние дачки. Моего пионерского лагеря, детских друзей и наших знаменитых шефов в Комарово больше нет, а многих уже нет нигде. Поэтому экскурсию в комаровское прошлое мы заканчиваем на кладбище, у могил Ильи Авербаха, Бориса Вахтина, Дмитрия Васильевича Наливкина, Натана Альтмана и Анны Ахматовой.

Пятнадцатого ноября 1967 года, в огромной коммуналке, на дне рождения Марины Ефимовой, жены Игоря, я впервые увидела Сергея Довлатова.

Обычно в день Марининого рождения к ним приглашалось много гостей – поэты, писатели, в большинстве не печатаемые, художники – участники «бульдозерных» выставок, молодые ученые и инженеры, однокашники Марины и Игоря по Политехническому институту, а также школьные или соседские приятели вроде меня.

Накануне я позвонила Марине с обычными вопросами:

1. Что подарить?

2. Что надеть?

3. Кто приглашен?

На третий вопрос Марина ответила, что будут «все, как всегда, плюс новые вкрапления жемчужных зерен».

– Например?

– Сергей Довлатов, знакома с ним?

– Первый раз слышу… Чем занимается?

– Начинающий прозаик.

– Способный человек?

– По-моему, очень.

– Как выглядит?

– Придешь – увидишь, – засмеялась Марина и повесила трубку.

Я опоздала, и, когда пришла, стол с яствами уже был отодвинут к стене. Сигаретный дым застилал глаза, под стенания аргентинского танго в центре покачивалось несколько пар. Среди знакомых лиц я не сразу заметила «новое жемчужное зерно». Но уж когда заметила, не могла отвести глаз. Он полусидел боком на письменном столе и беседовал с Володей Марамзиным, уже тогда известным писателем. На вид «зерну» было лет двадцать пять (оказалось, что двадцать шесть). Брюнет пострижен «под бобрик», с крупными, правильными чертами лица, мужественно очерченным ртом и трагическими восточными глазами. Он был в джинсах, клетчатой рубашке и рыжем потертом пиджаке.

О Господи! Где же я видела эту неаполитанскую наружность? Я определенно встречала этого человека, такую внешность не забудешь. Вот он встал, оказавшись на голову выше всех гостей, похлопал себя по карманам, извлек пачку смертоносных сигарет «Прима» и чиркнул спичкой, лелея огонь в лодочке из ладоней. И я вспомнила…