Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Вторая – что в 1959 году. Бродский прекрасно это помнил, да и свидетели могут подтвердить.

Первая версия нашей первой встречи выглядела так. Месяца через полтора после Победы, то есть в середине июня 1945 года, в город вошли войска Ленинградского фронта. Был солнечный, необычно жаркий день. Мы с мамой и папой стояли на углу Воинова и Литейного, а с Выборгской стороны двигались через Литейный мост колонны войсковых частей. Они шли словно в коридоре, образованном ликующей толпой. Народ встречал солдат восторженно, им бросали цветы, конфеты и даже эскимо. Многие плакали, в том числе и мои родители.

Когда мимо торжественно проходила конница, многие женщины подбегали к кавалеристам и подсаживали к ним на седло своих детей. Дети, попискивая от восторга, проезжали полквартала, а мамы шли рядом и через несколько минут детей снимали.

Рядом с нами стояла семья, не знаю, почему я ее запомнила: высокий мужчина в военно-морской форме, коротко стриженная молодая женщина в очках и рыжий мальчик лет пяти. Мальчишка весь извелся: плакал и просил, чтобы его тоже прокатили верхом, а мама говорила: «Ты слишком маленький, все эти дети старше тебя, им по крайней мере десять лет». Так его и не прокатили…

«Может быть, это был ты?»

«Вполне возможно, – согласился Бродский. – Мы точно с родителями там стояли, и больше всего на свете я хотел прокатиться верхом, но мне не разрешили». И, глядя на Иосифа, я вдруг отчетливо увидела рыжего страдающего мальчишку. Он ли это был?

Версия вторая: 20 мая 1959 года праздновалась свадьба моей институтской подруги Гали Дозмаровой. Происходила она в 18-метровой комнате на Коломенской, 27. Среди гостей преобладали геологи и геофизики, а также поэты из Горного «Лито» и, в том числе, мой любимый тогда поэт Глеб Горбовский.

Но, прежде чем рассказать о самом знакомстве с Бродским, я, будучи назначена Пименом, должна описать жениха и невесту, а также грубой кистью в несколько мазков обозначить фон, на котором действовали наши герои.

Невеста – Галина Сергеевна Дозмарова-Харкевич (в те годы именуемая Галкой) – выглядела экзотично: раз увидишь – не забудешь. Неуправляемая копна каштановых волос, короткий, с намеком на курносость нос и большой чувственный рот. Представьте себе сигарету в углу этого чувственного рта, прищуренный от дыма серо-зеленый глаз, гитару, абсолютный слух и низкий, хрипловатый голос. Кроме того, будучи мастером спорта по легкой атлетике, она обладала гибкой спортивной фигурой… Короче, многие сходили по ней с ума.

Галка была человеком, созданным для утешения и лечения моральных травм. Кто только не рыдал у нее на груди! Кому только не подкидывала она деньжат то на выпивку, то просто на жизнь… Бездомные у нее ночевали, голодные кормились. Было время, когда Бродский от нее не вылезал. На дверях ее бывшей квартиры следовало бы прибить бронзовую доску: «Здесь, за каменной стеной, жил настоящий друг».

Странно, что, дружа с ней, я абсолютно не помню (да и тогда не помнила), откуда взялся ее жених Толя Михайлов. Более того, на этой свадьбе я видела его в первый и последний раз в жизни и за прошедшие с тех пор сорок лет только однажды о нем услышала. Нет, не от Галки, а от Бродского. Как-то в Нью-Йорке Иосиф с несвойственным ему воодушевлением рассказал, что в Праге встретился с Толей Михайловым, пришедшем на его литературный вечер:

– Подходит ко мне после выступления лысый немолодой чувак и говорит: «Иосиф, вы, конечно, меня не помните. Я – Толя Михайлов».

– Как же, говорю, я сразу вас узнал.

– Через тридцать лет? – удивляюсь я. – Каким образом? Ты же видел его один раз в жизни.

– По свитеру. Он был в нем на свадьбе. Так вот, Толя стал выдающимся физиком, живет в Праге, и мы замечательно провели время. Он меня поразил – пригласил в дорогой ресторан.

– Что в этом удивительного?

– А то, что теперь в ресторан всегда приглашаю я.

Итак, на свадьбе, в знакомой «горной» компании, я заметила несколько новых лиц. Народу было человек тридцать, а стульев – десять или двенадцать. Когда я пришла, все стулья, а также колени оккупировавших их были заняты. И даже на полу было уже не приткнуться. «Новое лицо», а именно рыжий вихрастый юноша в клетчатой рубахе и потертых вельветовых брюках, оказался единственным, чьи колени были еще свободны. Нет, он не уступил мне стул. Слегка прищурившись, он окинул меня оценивающим взглядом и сказал: «Мадам, зуб даю, мы встречались где-то раньше» – и, показав на свои колени, пригласил: «Прошу, если не брезгуете». Я уселась на колени к незнакомому человеку, и он тут же заерзал и забормотал мне в ухо: «Поехали с орехами по дальней дорожке, кочки, кочки вокруг и вдруг…» Слава Богу, я успела вскочить с его колен до слова «обрыв».

Оглядываясь, где бы пристроиться, я вынула из сумки сигарету, и молодой человек, молниеносно выхватив у кого-то из рук спичку, взлетел со стула и лихо зажег ее о свой зад.

Этот трюк всех восхитил, и к нему потянулось несколько рук со спичками: «Оська, еще! Зажги еще! Давай еще!» Гости тоже стали чиркать спички о свои брюки, но так эффектно ни у кого не получалось.

В тот вечер Бродский был в ударе: шутил, и, наверно, удачно. Народ хихикал. Я ни одной шутки не запомнила, но в память врезался его характерный жест: сострив, он смущался, делался пунцовым и хватался за подбородок. Это довольно частое сочетание – застенчивости и задиристости в равных количествах – было свойственно молодому Бродскому. А, возможно, распространенное мнение о его задиристости было и вовсе ошибочным. Была в нем, скорее, некая угловатость поведения.

Со свадьбы мы с ним вышли вместе. На подступах к белым ночам Ленинград в три часа утра тонул в светло-сиреневых сумерках. Мы не прошли и полквартала, как увидели свободное такси. Я его остановила:

– Давайте, Иосиф, я сперва отвезу вас, а потом поеду домой.

– А как может быть иначе? – удивился мой кавалер.

– А иначе может быть, что вы сперва отвезете меня.

– Мне бы это и в голову не пришло, – хмыкнул Бродский, залезая в машину.

…Наверное, взрослого Бродского я все же впервые увидела за два года до этой свадьбы, летом 1957 года. Это «наверное» вытекает из фразы «Зуб даю, я где-то вас раньше видел». Звучит как дешевое клише, но в данном случае это было сказано неспроста. И он, и я работали летом 1957-го в Пятом геологическом управлении на смежных планшетах. Он – на миллионной съемке на Белом море, я – на полумиллионной в Северной Карелии. Мы вполне могли столкнуться на собрании перед началом сезона, в бухгалтерии, на камералке или просто в коридоре.

Летом 1959 года, сразу после свадьбы, Галя Дозмарова начала работать в Дальневосточном геологическом управлении. Она отправилась на полевой сезон в Якутию и устроила Бродского в свою геологическую экспедицию.