Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Однажды, вернувшись домой, я увидела, что мама, выражаясь на нашем жаргоне, «выпала в осадок». Она рыдала, прижав к груди мельхиоровую сахарницу и бронзовый колокольчик, пережившие в ее семье три революции и две мировые войны.

– Я без них никуда не поеду. Я с места не сдвинусь, я покончу с собой, – монотонно повторяла она.

– Мамочка, да выбрось это барахло, они еще новую справку потребуют. Черт с ней, с этой сахарницей!

– Не поеду… не оставлю… не могу… – твердила мама, и от этого тоскливого голоса и залитого слезами любимого лица у меня остановилось сердце.

Я выхватила у нее из рук сахарницу и колокольчик и помчалась на Невский, в Управление культуры.

Рядом с дверью кабинета товарища Климовой висел перечень предметов, запрещенных к вывозу из СССР. Я постучалась и, не дожидаясь ответа, влетела в кабинет. Тов. Климова говорила по телефону. Увидев меня, она прикрыла трубку рукой и показала подбородком на дверь, приглашая меня вон. Я подошла к столу.

– Не стесняйтесь вы с ней, ведите себя жестко… никаких исключений, – цедила она в трубку. – Подумаешь, звезда, ну и что, что хлопочут…

(Потом я узнала, что речь шла об Элизабет Тейлор, снимавшейся в советско-американском фильме «Синяя птица». Находясь в Ленинграде, Лиз купила у спекулянтов малахитовый столик, и таможня не знала, выпускать или нет. Тов. Климова выпускать не разрешила.)

Покончив с Элизабет Тейлор, Климова обратилась ко мне.

– Сегодня неприемный день, выйдите и запишитесь у секретаря на четверг.

– Я не выйду отсюда, пока вы не дадите справку, что я могу увезти в эмиграцию эти предметы. – И я поставила на стол сахарницу с колокольчиком.

Климова оторопела.

– Это всё, что у вас есть?

– Это всё, что я хочу взять с собой.

Лицо инструктора по культуре выразило недоумение по поводу никчемности предметов, но она взяла себя в руки.

– Это как раз нельзя.

– Почему?

– Потому.

– Где это написано?

– В инструкции.

– Покажите, пожалуйста, инструкцию.

– Не обязана.

– Я не уйду, пока вы не покажете мне инструкцию.

– А ну-ка вон отсюда! А то я милицию вызову.

– Да что это такое? – заорала я. – Есть в нашей стране законы, в конце концов?

– Нет в нашей стране законов, – рявкнула Климова.

Мою ярость как рукой сняло.

– Ах, вот как? Интересно. Я не ослышалась? В нашей стране нет законов? Согласитесь, это довольно необычное заявление, и я очень надеюсь, что вы от него не откажетесь. И, пожалуйста, включите завтра вечером приемник, вы услышите его по Би-би-си.

– Это нечестно, – вдруг по-бабьи заныла она. – Мало ли что может вырваться сгоряча.

– Да, чего не бывает, – посочувствовала я. – Я полагаю, что сейчас-то вы покажете инструкцию, в которой сказано, что сахарница и колокольчик запрещены к вывозу из СССР.

Вместо ответа Климова сняла трубку и деловито сказала:

– Юрий Иванович, зайдите на минутку.

В кабинет вошел человек с фигурой гигантского спичечного коробка. В толстых стеклах его очков глаза не просматривались – в них отражалась настольная лампа.

– Они вот, – Климова показала на меня пальцем, – требуют инструкцию, чего вывозить нельзя.

– А ничего нельзя, – беспечно сказал Юрий Иванович.

– Покажите мне, пожалуйста, инструкцию.

– Какую вам еще инструкцию? Вон рядом с дверью русским языком написано: произведения искусства, бронза, серебро, старинные самовары.

– А мельхиоровые сахарницы?

– Какие еще сахарницы?

– Эту, например. – И я протянула ему сахарницу и колокольчик.

– А вот эту как раз нельзя.

– Да почему?

– Да потому. – И, обратившись к Климовой, ласково сказал: – А вы, Галина Андреевна, не нервничайте из-за всякой ерунды. Действуйте по закону.

– Но в нашей стране, как я сейчас узнала, нет законов.

– Что-о? Что это вы сказали? – радостно переспросил Юрий Иванович, и глаза его зажглись в предвкушении легкой расправы.

– Ничего, ничего, мы разберемся, – сказала Климова и, выйдя из-за стола, проводила начальника до дверей. Потом она тяжело вздохнула и сказала человеческим голосом: – Зря я, дура, его вызвала. Теперь от меня ничего не зависит. Можете, если хотите, поехать в Москву, в министерство культуры. Я сейчас позвоню инструктору и попрошу, чтобы вас приняли завтра.

Я озверела и поехала. Первым, кого я встретила в коридоре министерства культуры, был мой старинный приятель, художник Эдик Зеленин. Он стоял, прислонившись спиной к темно-бурой стене, и изучал носок своего ботинка.

– Эдька, привет, милый! Что ты тут делаешь? Неужели тоже уезжаешь?

– С чего ты взяла? Я только вчера вечером из деревни приехал. Думаю в Москве побыть немного.

– А в министерстве что делаешь?

– Приема жду. Мы в Измайлове новую выставку организуем. Ну я и приехал доложить, чтобы они успели заказать бульдозеры для ее, так сказать, своевременной ликвидации.

Мы обнялись и троекратно, размашисто расцеловались, думая, что прощаемся навсегда. Как оказалось, совсем ненадолго. Вскоре ему самому предложили вышвыриваться в Израиль. Но, не имея в организме ни капли еврейской крови, они с женой Таней и сыном оказались в Париже.

Приняла меня седая высокая дама с интеллигентным лицом. Протянула руку, пригласила сесть. Я вынула из сумки и поставила на стол сахарницу и колокольчик. Дама внимательно осмотрела мои сокровища и вздохнула.

– Боюсь, я вынуждена вас огорчить. Я не могу вам дать никакой справки. Дело в том, что я – специалист по предметам искусства девятнадцатого века, а это утварь , безусловно, более позднего периода. Вам надлежит поехать в комиссию при Третьяковской галерее. Они принимают по вторникам в Новодевичьем монастыре, но я бы советовала записаться заранее.

– Но это же не предметы искусства и даже не утварь. Это – хлам, но семейные реликвии.

– Охотно верю… И тем не менее. И не думайте, пожалуйста, что эти правила придуманы мной. Это политика всех цивилизованных стран. Недалеко ходить, возьмите ту же Англию. Широко известен международный скандал, разыгравшийся по поводу картины Гейнсборо «Голубой мальчик». Вы знаете этот шедевр живописного искусства конца шестидесятых – начала семидесятых годов восемнадцатого столетия? Одна английская семья хотела вывезти «Голубого мальчика» из Великобритании, эта картина тоже являлась их семейной реликвией. И английское правительство воспрепятствовало. Сама королева подписала указ. Так что не взыщите…

– Но мою сахарницу не создали ни Гейнсборо, ни Фаберже и даже не Репин!

– И все-таки не исключено, что она имеет художественную ценность.

– Тогда купите ее у меня и выставьте в Эрмитаже.

– Нам она совсем не нужна. – Дама потеряла терпение и взглянула на часы. – Извините, у меня больше нет времени. Мы и так проговорили пятнадцать минут. – Она поднялась из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.