Татьяна Внукова - Дом на Новгородском

3.01.45. «Поздравляю с наступившим Новым годом! Думаю, что этот новый год будет лучше предыдущих го­дов войны и выражаю надежду, что на этом последнем году война закончится и мы встретимся дома».

Дальше пошло стремительное передвижение: адрес п/п меняется сначала на 25860 «Т», а затем, 22.01.45, на 71202 «Ю». Часть находится недалеко от Житомира. Че­рез Молдавию и Румынию дошёл до Венгрии и отмечает, что эти места не видели настоящей войны. «Чем дальше на запад, тем меньше разрушений».

«Когда увидел Черновцы, то подумал, что нам ещё далеко до таких построек. Каждый хозяин старается от­делать свой дом и расписать стены. Бывает, что целые картины. Около домов, что ближе к окраине, большие участки винограда, у каждого хозяина целый завод вина, подвалы. Как видно, жили неплохо. Город разбит мало, но жителей немного. В центре — магазины, но пустые. Хозяев и близко не увидишь».

Опять произошло переформирование части, и Георгий попал в стрелковую, в расчёт станкового пулемета. Как пишет, «нового облегченного, а старый и вспоминать не хочется».

8.03.45. «Поля только ещё подсыхают, и ноги вяз­нут так, что и двадцать метров пробежать невозможно, остальное — кое-как шагом. Изредка сыплет снежком, а на другой день его уже нет».

15.03.45. «...Ночью в шинели холодновато, но спать всё-таки можно. Спим на земле (благо она сухая), только под бок кукурузные стебли подстелешь. Потом, сейчас здесь, а завтра в наступление, так что на всё смотришь без охоты».

Это последнее письмо.

В одном из писем Георгий написал: «...я сейчас не знаю, что будет через пять минут. Здесь частые миномётно­артиллерийские обстрелы, и жизнь зависит от случай­ности, попадёт или нет какой-нибудь осколок, а они все сучки над головой срежут. Не раз мины рвались в трех­четырех метрах, а я лежал прямо на земле без всякого укрытия, но то ли мне везёт или суждено жить долго, но только раз по обеим ногам двинуло, порвав самую малость правую ногу, да штаны. Потом во мне какая-то уверенность, что вернусь домой целый и невредимый, а поэтому, когда рвутся снаряды, чувствую себя спокой­но»

Судьба распорядилась иначе. Георгий погиб 5 апреля 1945 года и был похоронен на западной окраине деревни Унтер-Пшатенг в Австрии.

Извещение о его гибели принесли, когда матери с от­цом дома не было. Приняла его я. Расписалась. Прочла и побежала к бабушке в комнату. Она воскликнула: «Го­споди! Горе-то какое!» Почему-то сил не было ждать, пока мать с отцом придут домой, и с таким известием я пошла по Поморской им навстречу и сообщила об изве­щении на дороге. Дома мать взяла его в руки и долго без слёз сидела, опустив его на колени, а потом ушла в отцов­скую комнату, закрылась и плакала. В доме воцарилась тишина.

В письмах Георгий готовил её к тому, что может не вер­нуться. Так, в письме от 26.08.43 он написал: «...ты, мама, не старайся обо мне беспокоиться. Во-первых, тебе это вредно. Ты и так не очень здоровая стала, да и тяжело те­бе временами приходится, я это отлично понимаю, ведь сейчас война, а дома старая бабушка и трое малолетних ребят, во-вторых, мне кажется, что я побуду ещё здесь, пожалуй, до зимы, а потом не нужно забывать, что слу­жу в особых гвардейских автоматных частях и воевать начну где-нибудь в немецком тылу, а оттуда попасть об­ратно сильно затруднительно, так что, возможно, дома побывать и не придётся, ты не очень огорчайся. Семья большая, да и война без этого не бывает».

По законам военного времени Георгий почти ничего не писал о том, что происходило на передовой. Но об этом можно судить по подвигу его однополчанина Прокопия Галушина, который погиб двумя месяцами раньше Геор­гия на том же фронте в боях у озера Балатон. В пылу сра­жения с немецкими танками Галушин со связкой гранат бросился под головную самоходку «Фердинад». 29 июня 1945 года ему за этот подвиг было присоено звание Героя Советского Союза.

Извещение о гибели Георгия

Мать вышла на пенсию в 1989 году в возрасте 80 лет и при стаже 59 лет получила тогда максимальную пен­сию в размере 1200 руб. С ней вместе жила внучка с двумя малолетними детьми. С деньгами, которыми они располагали, стало трудно сводить концы с концами. Наши с Петром возможности помогать тоже были неве­лики. В 1990 году я решила выяснить, какие льготы от государства может она получить, как мать погибшего на фронте солдата. Прежде всего, отправилась в Совет ветеранов войны и труда, который размещался на первом этаже здания горисполкома. За столом сидел полный, напыщенный бывший военный при всех наградах. Я раз­ложила перед ним извещение о гибели Георгия, матери­ны свидетельства о наградах медалями «За доблестный труд во время Отечественной войны», «За оборону Запо­лярья». Он как-то брезгливо одним пальцем сдвинул всё мне обратно и произнес: «Ей положен бесплатный проезд в трамвае», на что я ответила, что на это денег она найдёт. Хорошо, что я ему не поверила и пошла к юристу в Об­ком профсоюзов, а там мне порекомендовали обратить­ся в расчетный центр по начислению пособий и пенсий. Там за погибшего Георгия матери оформили льготу 50% оплаты за квартиру и всех коммунальных услуг, включая свет.

Возмущаюсь, что в Совете ветеранов сидел такой без­душный, юридически безграмотный человек. А ведь кто-то из обратившихся поверил ему...

Она была на два года моложе меня. Знакомые родите­лей, глядя на нас с сестрой, замечали: «У вас, как у Ла­риных», — имея в виду семью из «Евгения Онегина». Оля — блондинка, Таня — черноволосая» В школе даже нашлась учительница, которая спросила, правда ли, что Ольга мне родная сестра.

Мы с Петром выросли без детского садика. Но Оле, когда мы пошли в школу, а прапрабабушка была уже очень стара, пришлось в него походить. Садик был на Володарского, на чётной стороне, в первом квартале от Новгородского, в одноэтажном деревянном доме. Я ча­сто ходила забирать её оттуда по вечерам.

Приходя из садика, Оля рассказывала, чем там зани­мались. Вспоминаю, как она показывала танец, который там разучивали. Я была старше, и движения, наверно, были лучше. Чтобы её подразнить, показала, что надо не так, а так. Она призвала на помощь бабушку, чтобы до­казать правоту, а бабушка сказала, что, наверное, нужно так, как Таня показывает, чем очень Олю расстроила.

До войны у нас не было проблем с едой. В том смысле, что ели мы, ребята, с аппетитом всё, что нам давали, без всякцх капризов. Летом выносили на крыльцо малень­кий детский стол, и мы втроём за него садились на ма­ленькие стульчики. Четвертой за нашим столом бывала Ира Алексеева — дочь артистов театра Дмитрия Сергее­вича и Татьяны Михайловны Алексеевых. Они говорили: «Может, она за компанию хоть что-то съест».