Татьяна Внукова - Дом на Новгородском

В центральной части города работали три бани: на Быку; Успенская, сохранившая название по дореволю­ционному названию улицы Логинова, на которой она на­ходится; Макаровская — на Набережной между улицами Володарского и Серафимовича. Макаровской она назы­валась в народе по имени её созателя Якова Макарова. Хотя Успенскую так не называли, а она тоже была по­строена им. Наша семья ходила именно в Макаровскую, поэтому она мне более знакома, чем две другие, в кото­рых я побывала по одному-два раза.

Макаровская баня открылась в декабре 1902 года [10] Попов, Г.П. Старый Архангельск. — Архангельск, 2003. — 575с. . Здание было построено на прочном фундаменте из 600 просмоленных свай. В нем были асфальтовые полы и электричество, продуманы системы вентиляции и от­вода грязной воды. Весной 1920 года баня была нацио­нализирована и стала называться «Центральные бани № 1», но в народе сохранилось её название — Макаровская.

При входе в баню слева был буфет с вечно стоявшей рядом большой деревянной бочкой то ли для пива, то ли для кваса. Здесь же были касса и раздевалка верхней одежды. Прямо напротив входа — лестница на второй этаж. Справа — вход в длинный коридор и лестница вниз, в цокольный этаж, где находились прачечная и мужское помывочное отделение. В начале коридора было не­сколько отдельных номеров и слева — общее мужское отделение. В конце длинного коридора налево и направо располагались женские помывочные отделения. В этом же правом крыле с входом по лестнице с набережной на первый этаж были ещё мужское и женское отделе­ния с парилками. В левом крыле с входом с набережной на втором этаже работала парикмахерская.

Макаровская баня работала с 7 утра до 22 часов, а пе­ред праздниками до 24 часов без перерывов.

Посетители снимали пальто в раздевалке и с номерком, со своим узелком белья, мылом и мочалкой, а некоторые и со своим тазиком в авоське, занимали очередь в нача­ле длинного коридора. Скамейки для занявших очередь были по двум сторонам коридора, но очередь была еди­ной и разделялась налево и направо в конце. Сидение в очереди с постепенным передвижением было многоча­совым. Читать было невозможно из-за плохого освеще­ния, и люди предавались длинным разговорам. Бегали, падали, плакали маленькие дети. Когда, наконец, пере­двигаясь к входу в помывочное отделение, определялись со стороной, куда пойдешь, то в маленьком предбаннике ждали, пока откроется дверь и банщик властным голо­сом крикнет «зайдите одна» или «двое зайдите». В разде­валке помывочного отделения стояли пронумерованные шкафчики с дверками. Сверху на шкафчике лежал тазик для мытья. Тазик имел эллипсовидную форму, две ручки по торцам и название «шайка». В шкафчике было верхнее отделение для шапки и чистого белья и нижнее с крюч­ками для одежды. Раздевшись и сказав банщице, чтобы закрыли шкафчик на задвижку, отправлялись в моечную, большое помещение со скамейками и водоразборной ко­лонкой. Цементный пол имел уклон для стекания воды от скамеек и отверстие с решёткой, через которое вода уходила. Если решетка засорялась волосами, бумагами, кусками лыковых мочалок и начинала накапливаться грязная вода, то всегда находилась женщина, которая помнила, где сливное отверстие, и не брезговала встать в воду на колено, пошарить по решётке рукой и собрать грязь, после чего вода с шумом уходила. У водоразбор­ной колонки крупные краны горячей и холодной воды с деревянными ручками были со всех четырёх сторон.

Войдя в моечную, глазами искали свободное место на скамейках. У меня низкий голос, и мне нравилось спрашивать басом у какой-нибудь тёти, намылившей го­лову и закрывшей глаза: «У вас рядом свободно?» Тётя пугалась, ей казалось, что зашёл мужчина. Бывало, ко­нечно, и правда, приходил слесарь, если ломался кран. Определившись с местом, намыливали скамейку прине­сённой из дома тряпкой и ошпаривали кипятком. Шайку тоже надо было вымыть и ошпарить. После всех приго­товлений начиналось мытьё. Напоследок несколько раз окатывались водой с головой и шли одеваться.

В мужских отделениях очередь была всегда меньше и шла быстрее. Иногда какое-то из мужских отделений временно отдавали женщинам. Чаще то, которое было у входа, у лестницы вниз.

Трудно сказать, сколько людей перемылось в этой бане за время её существования, но это — тысячи. Как не упо­мянуть добрым словом её создателя Якова Ефимовича Макарова! В обзоре выполнения плана за 1939 год (дан­ные исполкома горсовета) на глаза попала интересная цифра о работе бань. За год отмечено 3029 тысяч посе­щений.

Большинство домов в Архангельске, причём не толь­ко жилых, но и общественных зданий, отапливалось пе­чами.

В нашей квартире было две голландские печи и рус­ская печь с плитой. Дров на зиму требовалось порядка трех полуторатонных машин (7-8 кубометров).

Снабжение населения дровами в предвоенное время осуществляла организация «Обллесзаг» [11] Обеспечение дровами населения города. // Правда Севера. — 1939. — 12 февр. . Её база имела три биржи: на Смольном Буяне, Соломбальской кошке и Кегострове. Биржи получали поставляемую сплавом древесину. Они были оснащены дроворезками для рас­кроя бревен на чурбаки («швырок»), имели машины и лошадей для доставки дров.

При самовывозе кубометр дров-швырка стоил 12 руб­лей 50 копеек, если доставку осуществляла биржа, то до­бавлялось еще около семи рублей за кубометр.

В начале 1941 года снабжением горожан дровами за­нимался Архангельский городской топливный отдел. Была проведена перерегистрация нарядов на получение дров по состоянию на 1 января. Всё шло обычным по­рядком. Но с началом войны положение со снабжени­ем дровами резко ухудшилось в связи с мобилизацией рабочих-мужчин. «Есть техника, а недостаток в рабо­чей силе может быть восполнен за счет свободного от работы женского населения города», — писала «Правда Севера» [12] Заготовка дров. // Правда Севера. — 1941. — 16 сент. . Дело оказалось непростым, и в октябре в той же газете появляется заметка о тревожном положении с дровами [13] Город должен быть обеспечен топливом. // Правда Севера. — 1941. -21 окт. . Приближаются холода, а много древесины всё ещё на воде. Следовал призыв к предприятиям направ лять женщин на выкатку брёвен.

Положение продолжало ухудшаться. Суровые зимы 1942 и 1943 годов жители Архангельска, предприятия и даже городская электростанция прожили при дефи­ците дров. В такой ситуации дровам были рады в любом виде, даже в брёвнах.

Помню, как нам привозили брёвна на лошади на спе­циальной телеге с двумя опорными площадками: одна за спиной возницы, другая на раме с колёсами у конца длинного бруса, связывающего обе части телеги. Лошадь везла два — три толстых бревна и с трудом по мягкому грунту двора довозила лишь до нашего крыльца. Прое­хать к сараю по мягкому грунту двора было невозмож­но. Двуручной пилой брёвна распиливали на чурбаки но размеру длины топки печи. Пилили по вечерам и в вы­ходные дни мать или отец, кто из них был свободен, и кто-то из нас — ребят. Потом чурбаки кололи на крупные поленья и складывали в поленницу. Поленницу ставили поперёк двора, чтобы продувало ветрами и со всех сторон прогревало солнцем. Но высохнуть за лето древесина с воды не успевала. К осени дрова перетаскивали в сарай и опять укладывали в поленницы. Перед топкой поленья ещё раз перекалывали, мельче, но даже мелкие, без до­бавления сухих на растопку, они разгорались с трудом. В 1943 году нехватка дров для печей вынудила нас жить всей семьей в кухне, забросив неотапливаемые комнаты. Когда удалось раздобыть для большой комнаты буржуй­ку, дрова для неё покупали «саночками», а тепло шло только пока печь топилась. В комнате можно было что- то делать, но спать уходили в кухню.