Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Куда? К Колесу! У него на Таврической был выход на крышу, а там было плоская площадка. Видно было очень далеко: сразу несколько разведённых мостов и восход, незабываемый восход над Невой!

А потом Маруся поступила к Корогодскому.

Учёба занимала всё время, но связь с «кругом избранных» продолжалась ещё много лет. Соля женился на Гусе. Правда, этому предшествовал «декадентский» эпизод, когда Гуся пыталась повеситься в подвенечном платье. Но – обошлось. Двое детей и вполне себе реалистичное, лишённое иллюзий существование, в котором Гуся, как ведущая, не лишала себя, женскиих радостей, да кто ж осудит столь рано оказавшуюся за мужем женщину? Отличились оба тем, что втянули бывших друзей в откровенную «Пирамиду». С тех пор многие с ними не здороваются.

Колесо стал режиссёром, играл и ставил в провинции. Менял жён, охмуряя их своим поэтическим детским лепетом. Единственный, ставил пьесы Каца, один из многих, что пытались, но… слава Богу! Жив ещё.

Гуга перестала писать стихи и потихоньку всё больше стала похожа на свою очень практичную маму. Когда Эсфирь Исаевна вернулась в Ленинград, она тут же нашла направление своей кипучей энергии: достав из огромного шкафа старые наряды, стала перешивать из них дочерям что-то невообразимое и невозможное к употреблению. Жаль, не дожила она до эпохи Васильева, он бы, наверное, оценил дизайн. Квартиру она тоже стала перестраивать, делая из кухни комнату для Гуги. Когда провели новую вентиляцию, с гордостью сказала Марусе: – Смотри, какая вентиляция – человека выносит! Правда, в Гуге нет материнского размаха.

Но, может, и правда, хватит отдавать дань безумию, его было с избытком в нашей молодости.

Маруся познакомила Гугу с художником Окунем, который жил от неё через дом. Окунь к Гуге зачастил. Куда-то они вдвоём рванули в заповедные места, после чего Саша написал м. б. одну из лучших своих картин: «Невеста» – На золотистом фоне девочка в фате, которая то ли снимает, то ли надевает обручальное кольцо… Потом – очередной эмоциональный всплеск, – и картину режут ножом… Потом заклеивают и преподносят тому же хирургу Зельдовичу, что лечил Марусину и Саши Окуня, впоследствии, маму.

Кто бы подумал на Земле Обетованной, на что в своё время был способен этот очень успешный, ироничный и уравновешенный художник! С ведьмой встретился. Но ноги унёс вовремя. Надёжная жена спасла.

Сергеич… Его страшная смерть стала для нас для всех шоком. Хотя… Мы все как-то самоустранились. Ну да, он поступил на химфак, потом неожиданно ушёл в армию, потом вернулся, потом работал дворником на Вознесенском проспекте, ему тогда помогали, к нему приходили. Маруся с ним переписывалась, пока он был в армии, письма сохранились, в них нет ничего замечательного, просто товарищеская поддержка. Потом Сергеич женился на ТЮТовке из очень хорошей семьи. Почему-то не сложилось. Однажды Гуся с Солей пригласили старых друзей. Сергеич пришёл, выпил, ушёл на кухню, на кухне раздался грохот упавшего тела. Гуся сказала брезгливо: – ну вот, опять…

Маруся, занятая своими делами, не знала, что Сергеич спился. Да и поверить в это было трудно: железный Сергеич! Почему? Никто не знает. Может, ферменты, справляющиеся с алкоголем, не вырабатывались. Такое бывает. Но дело не в этом. Мало ли у кого плохо с ферментами. Это для докторов. Дело в другом. Его мама умерла, а папа снова женился, и Коля стал никому не нужен, со всеми своими незаурядными мозгами. И – главная проблема питерских мальчиков и девочек – отсутствие жилплощади. Провинциалы поселялись в общежитиях, а потом получали свои законные восемь-десять квадратных метров. С этого можно было начинать! Мы, Питерские, живущие под родительской фамилией, ни на что права не имели. Девочки без собственного жилья не рассматривались в качестве невест, мальчикам было намного хуже. Создать семью, будучи в полной зависимости от жены и её родителей? Как это? Сергеич – с детства лидер, вдруг оказывается никем, человеком, не способным завести и обеспечить ?… Говорят, что и в армию он пошёл, потому что не имел права на общежитие, а жить было негде. А ещё идеализм, максимализм, ну, наш полный набор, неумение идти на компромиссы, ловчить, выгадывать… Бросился под электричку, гроб не открывали. На поминках делали общую фотографию, на которой, залив горе, все уже улыбались. Только Абраша на балконе рассказывал Марусе то, что знал о последних днях Сергеича, и ещё иногда на балкон выходила никому не интересная последняя его женщина, та, которая любила, пыталась спасти и больше всех не могла смириться с потерей.

АБРАША

Он был среди нас, как не от мира сего: всегда любящий, всегда понимающий, прощающий… У него были идеи, которые иногда удавалось воплотить, но тут же находились те, кто эти идеи присваивал, даже самые близкие, включая жену, которая всем ему была обязана, поднялась, обворовав очередного своего шефа, и с презрением давала работу уже уставшему бывшему мужу, который, как всегда, был талантлив. Вечная история: деловитые и наглые используют талантливых нестяжателей… Но в рамках одной семьи… Когда и ребёнок общий…Абраша не боролся за свои права, говорил – да ладно!.. и выпивал. Как и многих, водка примиряла его с миром. Он умер легко и красиво: вошёл в прохладную реку, поплыл, вздрогнул и пошёл на дно…

ДУБРОВСКИЙ

Маруся увидела его впервые в аккуратненьком пальто с каракулевым воротником – мальчик из хорошей семьи. В юности был любвеобилен, первым женился, первым стал отцом. В «Муху» не поступил, стал завсегдатаем «Сайгона», бродил по городу, философствовал, искал смысл жизни, то пробовал наркотики, попав в компанию какого-то таинственного «Солнышка», то изучал японскую культуру. Без работы, почти без денег, он как-то вполне комфортно существовал, время от времени поселяясь к кому-нибудь из друзей, становясь как бы членом семьи. От жены ушёл, чувствовал себя свободным и независимым, что было несложно, поскольку родители продолжали содержать взрослого сына.

ПИСЬМО

«Ожидание и надежда увидеть нечто за поворотом судьбы.

Вероятность! Жизнь – вероятность. (пусть это эпиграф)

Ты моя вся, потому что ничего не хочешь дать. За это я беру тебя всю. Создаю из звучания тебя, твоих губ, волос, рук, взгляда. Создаю тебя из тебя, но другую, не просто живую – любимую.

Послушай, когда тебе будет очень, совсем больно, вспомни. Я всегда на коленях перед тобой. Как раскаявшийся мальчик, как седой, седой старик перед цветком, как в ту ночь, всегда смотрю тебе в глаза и вижу, как рождается из боли твоя улыбка – ещё печальная. Я желаю её до неистовства, наконец, она расцветает, и будит во мне такое страдание, что всё: небо, я, всё становится восторгом и мукой.