Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Я для тебя – рождающей боль.

Прошу тебя, пиши мне каждый день хоть слово. Я должен знать каждый день, что ты есть.

Владимир.»

ДОКТОР:– Ну, просто Захер-Мазох!

– Да нет, конечно. Дубровский любил себя, и все эти выкрутасы, полагаю, были только развлечением его бессонных ночей, или, в самом деле, вызваны каким-то лёгким наркотиком. И, конечно, никакой такой роковой ночи с Марусей не было.

Потом он любил Гугу, потом ещё кого-то… Потом женился на Марусиной подруге, родил сына и влюбляться перестал. Про Марусю однажды сказал: – «Ну, надо же, тут сидит целое благородное собрание – никому не даст! И вдруг появляется какой-то мизерабль…!»

«Хиппы запоздалые», – тоже его выражение. В уникальном сборнике рассказов о «Сайгоне», – очень хороший его рассказ.

С годами Вова остепенился, закрылся в себе, стал жить один, и по собственному его выражению, «стремиться к форме шара». По ночам он делал вещицы из кожи и дерева, тщательно отполированные пепельницы из кап, деревянные ювелирные изделия, стал уникальным мастером. Днём он разъезжает на велосипеде, непрерывно слушая музыку, ещё больше отгораживающую его от мира, который, похоже, ему только мешает. Теперь Маруся страшно его раздражает, он, извиняясь, объясняет, что не терпит «Тельцов».

Друзей, которых он любил, почти не осталось.

У каждого свой ТЮТ. Я не претендую на объективное мнение. Я говорю только о том своём поколении 50 -53 г. г. которое, почему-то не нашло себе места в этом мире. Можно назвать ещё несколько фамилий безвременно ушедших ровесников. Думаю, что прав был Дубровский: мы пытались жить в идеальном мире, и все наши иллюзии были жесточайшим образом разбиты реальностью.

Получив свой аттестат с предсказуемыми тройками по всем точным наукам, Маруся пошла поступать в Театральный.

ЗАПИСКИ УЧЕНИЦЫ

Сразу перемудрила: нет, чтобы просто почитать стихи, решила читать их «в образе». Выбрала Бёрнса «Оду на смерть моей овцы Долли» и читала от лица сентиментальной дурочки. От природы высокий голос завысила до писка, а манерность довела до предела. Слетела с консультации. Стояла, оглушённая, не способная осознать весь ужас провала. Подошла длинноволосая девушка, которая не была слишком расстроена и сохраняла способность действовать. Взяла меня за руку и привела в ТЮЗ. Конечно, мне и в голову бы не пришло поступать в детский театр, но выбора не было. Учтя прошлую ошибку, выбрала стихи Тушновой: «Знаешь ли ты, что такое горе?» Читала «низким» голосом, со всем возможным драматизмом. Думаю, зрелище было прекомичное: семнадцатилетняя, с пухлыми щёчками и наивно распахнутыми глазами читала о том, о чём не имела ни малейшего представления! Как уж З. Я. увидел то, чего не видели другие, и Вот Вам подарочек на целых 13 лет, дорогой Учитель!

Задание на лето:

1 Работать над книгой Станиславского «Моя жизнь в искусстве» (Основные тезисы).

2 Подарок классу.

3 Вариант курсового гимна.

4 Музыкальный сюрприз (концертный номер).

5 Дневник (огорчительные впечатления и радости в период поступления, первое занятие, творчество летом).

«Дневник» у меня не получился. Папа как-то сказал, что когда человек совершает нехороший поступок, он всегда может найти ему целую гору оправданий, и даже научно обосновать. Он прав. Оправданий, точнее, причин у меня очень много.

Мне иногда говорят, что я неискренна, самое страшное – неискренна сама с собой. Не понимаю. Всё перепуталось, и сама не понимаю, что искренно, а что – нет. Бывает, убеждаешь кого-нибудь, или пишешь письмо, сочинение и веришь в то, что сказано, написано. Проходит день, и оказывается, что мысли-то, наверное, были чужие, они давно забыты, и в следующем разговоре (сочинении) с той же убеждённостью говоришь обратное. И можно ли искренно писать дневник, зная, что его будут читать? Станиславский выбрал форму дневника для многих своих произведений, но ведь у него было, что сказать людям!

Итак, огорчительные впечатления в период поступления, радости, испытанные в этот период. Когда на первом занятии был задан вопрос о том, что именно огорчало и радовало, кто-то сказал: «Огорчало то, что не поступили многие ребята, с которыми сдружились». Мои огорчения – чисто эгоистического характера. Да, жалко ребят, хорошие были ребята, но это механические, неискренние мысли. Я прекрасно чувствую, физически ощущаю состояние полной пустоты и одиночества после того, как в списке не была названа твоя фамилия. Долго не можешь опомниться, и на счастливчиков смотришь так, как будто они гении, откуда – то с другой планеты, и отлично знаешь, что их жалостливые взгляды – случайность, минута – и от жалости не остаётся и следа. Они уже заняты новыми заботами. Ты уходишь и долго-долго плачешь где-нибудь в укромном месте.

Самое большое огорчение, которое я пронесла через все три тура – то, что никогда не удаётся сделать то, что хочется. Пока вызывают других девочек, забыв о том, что скоро и мне выходить, слушаю их и, кажется, чувствую все недостатки. Малейшая фальшь в голосе, интонации, всё это моментально отдаётся где-то в груди, и уже знаю, как надо бы прочесть, и уже читаю мысленно. Но вот выхожу на середину комнаты – голос не повинуется. Что я говорю! Как я говорю! О, Боже мой! А в это время, наверное, девочки сидят и отмечают про себя, непроизвольно, каждую мою фальшивую нотку. Отвратительное чувство, когда выходишь на сцену с дрожащими ногами, не способными просто согнуться, не то, что вальсировать, или исполнять «характерные» па. И вот танец, тщательно подготовленный в общежитии института Культуры, вызвавший одобрение у знакомых студентов, «проваливается» в самый ответственный момент: на туре. И не так уже радует весть о том, что допущена к третьему туру, потому что всё время живёт чувство, будто тебя взяли по какой-то случайности, ведь способности свои ты так и не показал. Чувство неустойчивости, шаткости твоего положения в студии. На третьем туре раздали драматические отрывки и познакомили с кураторами. Как я ошибалась, когда считала роль Джульетты своей и самонадеянно думала, что справлюсь! Встреча с куратором – и вся моя самоуверенность разлетелась в пух и прах! «Дорвалась» до трагедии и, не имея опыта игры, стала выть. Не знаю, как это получалось. Может быть, дурную услугу оказала привычка «петь» стихи:

«Белорунных ручьёв Ханаана брат, сверкающий Млечный путь!..»

«Ромео, о, зачем же ты Ромео! Покинь отца и отрекись навеки…»

Текст, который знала без запинок, вылетел из головы напрочь. Всё, на что я была способна – схватить партнёра за руки и трястись крупной дрожью. Педагоги по речи засомневались, есть ли у меня вообще голос. Как странно. Ещё во время поступления быть студийцем казалось таким счастьем, которое невозможно пережить. Но вот сдана история, написано сочинение, но кроме усталости – ничего. Я до сих пор не верю, что всё это не сон, и поверю, наверное, только когда начнутся занятия, и, как во сне прикоснусь руками: если не исчезнет – значит, я, действительно, счастлива!