Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Если что – пиши в Архангельск, на главпочтамт до востребования. Там я буду посвободнее, и, скорее всего ещё раз напишу тебе, но спокойнее и подробнее. Помни, что «на свете счастья нет…» и т. д. Не устаю твердить тебе одно и то же.

Как всегда, Кирилл»

23 августа

«Знаешь, Маша, всё никак не решался ответить тебе на письмо, хотя приехал уже десять дней назад и сразу его получил. Не было настроения. Нет – не было настроя. Я не хотел заражать тебя суетой, в которой варюсь, которая заглатывает меня даже в редкие свободные минуты, по вечерам. Нет мне покоя.

А письмо к тебе – это роскошь, которую я не могу себе позволить часто. Может быть, ты права, и я всё придумываю. И мы оба хотим видеть друг в друге придуманных людей. И, тем не менее, писать тебе – роскошь. Хочется употребить ещё какие-нибудь упаднические слова – пир души, например. Может быть, это под влиянием Вертинского, которого я не спел тебе летом, и с тех пор пою очень часто сам себе, просто мания какая-то.

Наши встречи в Ленинграде мне не очень понравились. Нас отравил город суетой, беспокойством, буднями. И говорили мы всё не то, и не так пили вино, и я не так целовал тебе руку. Мне кажется иногда, что для счастья нужно так мало – просто быть рядом. Но и такая малость бывает невозможна. И ничего не говорить, молчать. Или, наоборот, говорить. И вот я сижу, перечитываю твоё письмо и перебираю наши прошлые минуты, как осенние листья. Не бойся, я не стану делать тебе больно. Скорее – себе. Но нет, не буду вообще – слишком сладко и больно. Я ведь иногда часами вспоминаю тебя. И не минуты любви, а вот какую-нибудь твою улыбку, поворот головы. И никогда – слова. Если бы ты могла приехать…

Ни за чем, вернее, за тем, что не определить словами. Иногда я иду домой и мне кажется, что ты меня ждёшь. Я даже дверь в свою комнату не запираю. Есть такая мечта – чтобы ты приехала. Нет-нет, если это не нужно тебе, или затруднительно, – об этом не может быть и речи. Но мечта всё равно ведь остаётся.

И стихи Ахматовой, что ты мне прислала, я положил на музыку, но сам спеть не могу – нужен женский голос, видала, как я к тебе подъезжаю.

Напиши мне срочно. Хоть две строчки, на почтамт (кстати, в этом слове «почтамт» ты делаешь забавную ошибку, которую делал и я лет до двадцати). И в надежде на чудо – на твой внезапный приезд, посылаю тебе свой адрес: Вологда, Пролетарская ул.Д 61 кв.25.

Ответь мне срочно.

Целую тебя. Кирилл»

Маруся не приехала. У неё началась новая, головокружительная, но такая же безнадёжная история.

Кире Маруся обязана ещё двумя сильнейшими сценическими опытами. Он всё-таки, был очень хороший режиссёр, и уж точно, Марусин режиссёр.

В Питер показываться в театры приехал Марусин друг из Москвы – Миша Житько.

Он выбрал отрывок из пьесы Вампилова «Утиная охота», трудную сцену объяснения Зилова с женой, где он предлагает ей пепельницу, которая как бы букет. В принципе – издевательство над женщиной, ёрничанье. Кира так объяснил происходящее, что оно наполнилось совершенно иным смыслом: это Зилов – страдающий, это жена приземлилась и обабилась, забыла, предала первую свежесть чувств! Как интересно было актёру, предлагая пепельницу вместо букета смотреть в глаза актрисе с немым вопросом: ты поняла, о чём я? Как интересно было актрисе вместо того, чтобы тупо обидеться и негодовать, заглянуть вглубь себя и покраснеть от стыда!

С подругой Жванией затеяли самостоятельную работу (это очень приветствовалось, правда после единственного показа, обычно, забывалось. Выпустили артисты пар, показали свои возможности – и опять вернулись к детскому репертуару). Замахнулись на Сэллинджера. «Лапа-растяпа».

Две соученицы встречаются спустя много лет, вспоминают юность, напиваются, рядом ходит несчастный одинокий некрасивый ребёнок, на которого не обращают внимания.

Что привлекло? Ну, хотелось поиграть в американскую жизнь с коктейлями… смысл ускользал. Позвали Киру на помощь.

«С чего начинается?»

«Встречаются. Одна замужем с ребёнком, другая – нет.»

«Почему приехала та, что не замужем? А что, если она решает для себя: выйти замуж по расчёту, или ждать любви? Тогда её визит – проверка: как это?

Какие ключевые слова? – Разве так важно, чтобы было весело? Если это: – разве так важно, чтобы была любовь? И ответ: – Дура! Если не весело, тогда и жить-то не стоит! Понятно, что имеется в виду на самом деле? Вам это близко?»

«Дааааа!!!!»

И всё стало на место, и уже не важно было, американки ли пьют коктейли, какой там внутренний текст, что родилось, что не родилось… Осталось только одно: полное, ясное понимание происходящего: чего хотим друг от друга, что имеем в виду, что читаем в глазах… Это был первый опыт того самого «полного погружения». Когда всё остальное перестало существовать, осталось только счастье полноценной жизни на сцене!

Как и многие другие работы эта не нашла применения в детском театре, была показана один раз и забыта.

… Кира привёз из Вологды жену – опять практичную, реально смотрящую на вещи, вульгарную. Ей единственной удалось поссорить сына с матерью. Около года они с Надеждой Николаевной не разговаривали, живя в тех же комнатах, разделённых одной дверью. Не разговаривали, пока маму не разбил паралич. Марусю позвали на похороны на то же Серафимовское, где уже лежали её бабушка, дедушка и мама. Кирилл выглядел так, как будто всё происходящее не имеет к нему никакого отношения, Только придя к Марусе на девятый день, он разрыдался.

Прошло время, и острая необходимость в общении утихла.

Кира уехал ставить спектакль в Братск.

В апреле Маруся играла «Лику» на малой сцене знаменитого театра. Пришла домой счастливая, удовлетворённая вместе с Таней Москвиной, которая оказалась свидетельницей… Первый позвонивший не решился сообщить… о смерти Киры сообщил только второй…

Похороны на том же Серафимовском. Поминки в разорённом доме: исчез рояль, буфет, шкафы, вместо литографии Венеции позапрошлого века и портрета Шопена – «медная» давлёнка на стене. Тогда ещё вдова Баландина не успела посягнуть на Киркин кабинет: его письменный стол, его любимые трубки….

Апрель 1992 г. – Братск

«Маша. Трудно начинается письмо. Жаль, что тогда я тебя (ты? вы?). Ты. Тебя не узнала. Вернее, приняла тебя за Лену. Это ведь ты сказала тогда мне: «садитесь в автобус»? Что-то произошло тогда с нашими глазами, но я ошиблась, решив, что ты – Лена. Так?

Имею ли я право волновать тебя своим письмом. Вот.

С Кириллом (терпеть не мог, когда я его так называла) мы встретились почти семь лет назад. Наши отношения развивались сложно. Обрели мы друг друга в конце ноября прошлого года. И были с тех пор счастливы безумно, бездумно, мучительно. Наверное, так нельзя. Такое счастье непереносимо. Непозволительно. Это не для людей. Говорю тебе об этом потому что ты была всегда, во всех наших встречах, все эти семь (почти) лет с нами. С самого первого нашего разговора. Разговор – не то слово. Соучастия. Соединения. Сомолчания. Вначале – легко, осторожно, вскользь – была, мол, такая… Потом всё чаще и серьёзнее, и печальней – Маруся.. Взгляд поверх очков – ну как? не ревнуешь? Не обидно? – и дальше Маруся… Маруся… Он постоянно сравнивал меня с тобой. Тебя со мной. – «Представляешь, прихожу к Марусе – ни одной чистой тарелки в доме, а она валяется и читает Фрэзера» – с нескрываемым восторгом. И дальше: – «А ты ведь тоже не любишь убираться.» Множество воспоминаний оставил он мне об этой любви к тебе. Только вот я, к сожалению, не из тех, кто запоминает слова и цифры. Помню историю про котёнка, которого он не захотел брать с собой в Ленинград (откуда-то вы уезжали. Деревня? С какой-то нежностью про твоего брата. Про битьё посуды. Обливание вином. Про ваше прощание на вокзале. И во всех воспоминаниях любовь к тебе и такая тёплая, такая живая и осязаемая печаль о несостоявшемся, о тебе той, тогдашней. Наши отношения с ним – это то, что могло бы состояться, что должно было случиться с вами, если бы… Возможно, он очень виноват перед тобой. Если это так, то прошу тебя – прости. Он очень беспокоился о тебе. Его мучила мысль, что жизнь твоя не складывается, что ты, по сути, страшно одинока. Он никогда не говорил о своей вине перед тобой. Или о твоей вине. Я спрашивала, всегда, когда речь заходила о тебе и о вашей любви: – Почему? Зачем вы расстались? Отшучивался. Или отмалчивался. За два дня до смерти на тот же мой вопрос по-детски, беспомощно и печально, протяжно: не з-н-а-ю…