Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

В той поездке Марусю, как обычно, бросало из крайности в крайность. Прогуливаясь с революционером по набережной, они разговорились с кем-то, кто с пеной у рта доказывал, что он бизнесмен, не политик, он против войны. А Маруся, в чьём спутанном сознании всплывали итоги многолетнего изучения политэкономии, с важным видом заявляла: – Именно деньги в основе всех войн! Но через день на встрече со студентами пела под гитару «Поручика Голицына» (Маруся, вам не стоит ли подумать о смене репертуара? Так ведь и работы можно лишиться?) А в беседе с каким – то леваком сказала, что у нас всё ещё диктатура пролетариата, а когда, желая поставить точки над и, провокатор бегал по всему общежитию в с криком: – Маруся! – она в ужасе пряталась под кроватью.

Лучшим, что было с Марусей в Париже в 1975 году, она обязана опять-таки революционеру. В последний вечер, когда всей группе оставалось только любоваться из окон на черепичные крыши с керамическими горшками на дымоходах, они вдвоём вышли на Пляс де ля Конкорд. Какие-то бедные студенты-пилигримы, как в собственной ванне омывались в знаменитых фонтанах. Маруся, вдруг поняв, что нет больше никаких запретов, задрала свою длинную юбку и с наслаждением опустила ноги в фонтан. Перед ней два потока огней, красный с одной стороны и белый с другой поднимались к Триумфальной Арке, по кругу неслись ситроены с хищными глазами пантер и безумные мотоциклисты, лавирующие между ними. Это был тот самый, долгожданный миг свободы, счастья, праздника.

По возвращении коллеги набросились на Марусю с расспросами, в основном про то, что «там носят» но, когда вместо ожидаемых восторгов, услышали: – Я ездила туда, чтобы почувствовать себя рабом! – запрезирали неблагодарную: – Пустили Маньку в Париж! И только иногда пронзительным воспоминанием всплывала мелодия «Индейского лета», а Париж снился, снился, уже недосягаемый, и Маруся просыпалась в слезах.

Будни были не то, что безрадостными, нет, окружающие пытались разнообразить их кто чем мог: романами, скандалами, тусовками… Работа в театре была непрерывна и однообразна: утро-вечер, включаем автопилот, говорили коллеги, днём добежать до кафе, прозванного «Глотком свободы», по названию известного спектакля, там в стаканы наливали болгарское вино «Шипка», чуть дальше, у Пяти углов была знаменитая распивочная, там завсегдатаями были старшие, уже знаменитые. «Я не хожу к пяти углам, смотреть как разливают вина, как улыбается Полина, стаканы подавая нам…» – написал один из них на мелодию трогательной песни из «Радуги зимой», и это звучало кощунственно, но правдиво. А в «Сайгоне» ждало избранное общество, там за чашкой кофе можно было послушать стихи, и вообще, удовлетворить интеллектуальные потребности. Иногда времени до вечернего спектакля хватало на кино. При желании можно было найти в репертуаре кинотеатров и Куросаву, и Вайду, и что-нибудь французское с Делоном, Бельмондо и обожаемой Роми Шнайдер. Гримировальные столики украшали вырезки с портретами Эдит Пьяф, Беаты Тышкевич, Даниэля Ольбрыхского, а молодые мужчины и женщины вынуждены были с утра до вечера общаться в своём узком кругу, за который мало кому удавалось вырваться, чтобы создать полноценную семью. В этих бетонных стенах влюблялись, растили детей, интриговали, служили делу детской радости.

Но главной стала жизнь с Юрой. Он уже не мог писать, потому что вокруг, рядом, была фантастическая тусовка!

Писатели: Вика Беломлинская, Саша Житинский, Валерий Попов… да что перечислять! Писатели того времени всем известны. Потрясла Вика с её рассказами про Залмана Риккенглаза.

Однажды посетили Юлию Вознесенскую, портрет которой был напечатан на обложке какого-то американского журнала. Кто-то рассказывал: заходим, Юлия возлежит на диване, прикрывая лицо этим журналом, потом томно его опускает, и открывает такую страшную старую рожу!

Поэты приходили постоянно – беззубый Олег Охапкин подарил Марусе том Пушкина с «Евгением Онегиным», Кривулин, Куприянов, Ширали – нищие, гордые, пьяные, все не от мира сего!

А незабвенный Леон Карамян, сын академика, женатый на дочери академика, эрудит и бонвиван, поставивший себе целью объединить в одной всеобщем празднике технарей и писателей! И какие новые знакомые появились! Каждый вечер приглашены в гости, каждый вечер новые открытия.

А тут подряд выставки художников-нонконформистов: В «Газа» и «Невском», имена самых талантливых или скандальных – у всех на слуху. Белкин живёт в соседнем доме, к нему всё время приезжают на машинах иностранцы, – покупать картины

Юру Жарких кто-то облил на улице ипритом (известно кто), мастерскую Есаулова подожгли, разогнали демонстрацию под лозунгом «Декабристы – первые диссиденты!»

С коммунального телефона известный стукач звонит якобы Сахарову и сообщает о намеченных мероприятиях. Марусиного брата вызывают в Большой Дом, пытаются завербовать, пугая неподобающими связями сестры. Во время репетиции детской сказки из спектакля, посвящённого 50-летию образования Советского Союза Корогодский кричит: – Старых, у вас на лице написаны только городские проблемы!

Однажды после спектакля Маруся застаёт пришедшего в гости невысокого симпатичного человека в чёрном свитере: Лев, доктор, будущий известный сексолог и психотерапевт. Маруся, почуяв новую жертву, в смысле, нового зрителя, хватает томик и с наслаждением читает «Плавание» Бодлера в переводе Цветаевой. Лицо гостя остаётся непроницаемым. Потом выясняется, что он предупредил Юру, что у девушки – по всем симптомам МДП в начальной стадии, и срочно нужно лечиться. Прописал амитриптилин.

ДОКТОР:– Принимали?

– Да, по схеме.

– Помогло?

– Не то слово! Появилось ощущение, что маятник, который раскачивался внутри с неимоверной амплитудой, подобный гигантским качелям, на которых захватывает дух, наконец тяжело завис где-то в центре живота, дав возможность вздохнуть и оглянуться. Как рыбка, носящая с собой свой аквариум, Маруся наблюдала за происходящим как бы из-за стекла, изредка всплывая на поверхность, чтобы произнести короткое бесцветное слово и затем снова погрузиться в свою нирвану. Вдруг голос перестал срываться, и Маруся стала лучше играть.

– А потом?

– А потом, когда терапия закончилась, продолжился прежний бедлам: пьяный астрофизик с компанией ввалился ввечеру, сходу поцеловал Юру в губы и со словами: – «Это была последняя!» – рухнул на семейный диван.

Появились какие-то деньги, и Юра с Марусей совершили первую покупку «в дом» – десять стаканов из небьющегося стекла по двадцать копеек штука. Вечером ожидали гостей. Швейцарская студентка, которую Юра подцепил на филфаке, испекла традиционный открытый пирог: половина с копчёной колбасой, половина с сыром. Комната была чисто убрана, пирог и стаканы стояли на единственном журнальном столике. Гостей было много, пили, танцевали, как водится. Кто-то из гостей спросил: – А правда, стаканы небьющиеся? Решили проверить. Сначала безрезультатно швыряли их в стену, затем догадались кидать их в батарею центрального отопления. Стаканы разлетались на мелкие кубики, что страшно всех веселило. Утром Маруся поднялась с дивана с тяжёлой головой и увидела в густом нерастаявшем табачном тумане апокалиптическую картину: на столике, в остатках недоеденного пирога торчали окурки, весь пол был усыпан битым закалённым стеклом…