Сергей Васильев - На разломе двух времён. 80-е

Уставшие, пропахшие бетоном и потом, мы укладывались в свои койки и вмиг засыпали, сил на что-то еще не оставалось вообще. Я был тем летом простым рабочим и как варилась стройотрядовская кухня наверху еще не знал. Как выбивались объемы работ, бетон, как закрывались наряды – все это придет потом. Командиром я стану только на третий строяк, а пока работал простым «рабом».

Была ли в этом романтика? Конечно. Но не в мнимых комсомольских призывах, не в дальней географии этих поездок и даже не в деньгах, а в том, что мы делали все это сами.

Это невероятный вызов – уехать большой компанией на два летних месяца куда-то далеко-далеко, взяться за новую работу и что-то сделать! Вот еще вчера тут не было дороги, а через два месяца она будет. Вот тут не было коровника, а к сентябрю он будет стоять. Еще вчера ты ничего не умел, а, возвращаясь домой, чувствовал, что можешь все!

Это был невероятный опыт превращения мальчишек в мужчин. У нас не было чужих начальников, если и был командир, то он свой, такой же студент, как мы, просто на курс старше. Каждое лето менялись дислокация, работа, но всегда это было новое испытание, проверка на прочность.

Мы возвращались с БАМа через всю страну. Сначала на перекладных, грузовиками по таежным сопкам до Тынды. И потом самолетами, Тында – Чита – Москва. Через огромную страну, молодые, уставшие, но счастливые и с деньгами. А главное – на наших ярких стройотрядовских куртках красовалась свежая нашивка – «МФТИ. БАМ-85».

Нашивки мы придумывали сами. Каждый год новая эмблема с названием вуза. У меня она была пока что первая, у кого-то уже вторая, у кого-то третья, четвертая. Это как звезды на боевых машинах, знаки сбитых вражеских истребителей и покоренных вершин.

Часто, проезжая по России, замечаешь какой-нибудь старый заброшенный коровник, здание школы, детского сада. Там, под карнизом крыши, на фоне стены из красного кирпича белым силикатным выложены буквы и цифры…

МПИ-76, МЭИ-79, МФТИ-83, МИСИ-85.

Иероглифы былой страны, знаки иной культуры, ушедшего советского «Древнего Рима». И сразу вспоминается знойное лето, смесь бетона, пота и молодости. Мы тут были. Мы строили эту страну. Она была наша.

В одно из редких свободных воскресений того БАМовского строяка мы поехали… в Северную Корею.

Рядом с рабочим поселком Дипкун располагалась закрытая зона, большой участок леса. Это была наша советская территория, но находилась она под управлением КНДР. Северные корейцы валили там лес, что-то из него делали и отправляли к себе в Корею.

Воскресенье выпало на какой-то важный северокорейский праздник, и к ним приехал из Пхеньяна национальный ансамбль песни и пляски. На этот концерт столичных «знаменитостей» нас и пригласили.

– Вы побываете в настоящей Северной Корее! – предупредили нас.

Лесная делянка, где хозяйничали северокорейцы, окруженная несколькими рядами колючей проволоки и рвом, была похожа на лагерную зону. Здания общежитий и клуб – длинные деревянные бараки, напоминали военные фильмы про немецкие концлагеря. В стороне, около одного из бараков, на корточках большой группой сидели корейцы. Нам объяснили, что на корточках им удобнее, так они отдыхают.

На площади, в центре пыльной поляны, стоял памятник Ким Ир Сену.

В своих ярких стройотрядовских куртках мы тут же побежали к нему – залезть на статую и сфотографироваться на память. Это вызвало всеобщий переполох. Кто-то главный из корейцев немедленно подбежал и угрожающе стал кричать, что так нельзя:

– Это ужас! Кошмар!

К памятнику вождю нельзя даже прикасаться, не то что, на него влезать. Мы извинились и отошли от «Ким Ир Сена» подальше. Сразу была видна разница между свободой поведения у нас, в СССР, и в Северной Корее. Мы чувствовали себя абсолютно свободными и раскованными людьми, по крайней мере на фоне северных корейцев. А те выглядели зашуганной толпой.

Наконец-то всех стали звать в клуб, артисты готовы были дать концерт. И все сидящие на корточках лесорубы по команде выстроились в длинную очередь. Их стали загонять в клуб, именно загонять, кого-то при этом били палками. Зачем их били? Кто и в чем там провинился – было неясно. Но все это поразительно напоминало концлагерь.

В конце концов в клубный зал зашли и мы.

Северокорейцы уже смирно сидели на стульях, ровно положив руки на колени. Все четко в ряд, в одинаковых коричневых робах. Нас, как почетных московских гостей, посадили в первые ряды. Перед самым началом концерта отдельный человек, наверное, какой-то их спецслужбист, стал раздавать букеты цветов.

– Когда будет петь наша главная прима-певица, нужно будет выходить на сцену и вручать ей цветы. Так у нас принято, – пояснял нам корейский товарищ. – А столичным артистам будет приятно, если цветы будут вручать именно советские товарищи.

Таких букетов нам выдали пять штук.

Концерт был красивый и интересный, мы впервые слушали корейскую музыку и песни, смотрели их танцы. Было видно, что артисты и правда «столичные», все было на высоком уровне.

И вот наступил черед примы, главной звезды из Пхеньяна.

Когда она закончила свою первую арию, зал, как по команде, начал дружно хлопать, а службист стал толкать Карена идти на сцену вручать цветы. Наш Карен Согоян, студент третьего курса, хитро ухмыльнулся и пошел на сцену. Певица была красива, кланялась залу и улыбалась. Карен вышел на сцену, вручил ей цветы и, неожиданно для всех присутствующих, ее… поцеловал.

– Ооооххххххх! – пронесся ропот по залу, где сидели северокорейские лесорубы. Мы засмеялись, а Карен с довольной улыбкой вернулся к зрителям, которые постепенно приходили в себя.

Певица запела вторую песню. А мы тем временем передали следующий букет снова Карену – иди опять ты! Когда певица закончила петь и стала кланяться зрителям, Карен гордо встал со своего места, разгладил усы и снова пошел на сцену. Зал замер: неужели он будет целовать ее опять?

А мы смотрели на корейскую певицу – как будет реагировать она? Но лицо ее было в толстом слое пудры, ее эмоций было не видно. Карен подошел к ней почти вплотную, вручил цветы и снова поцеловал, задержав ее на пару секунд в своих жарких армянских объятьях. Зал взревел. Это был и не смех и не овации. Это была смесь восторга, зависти, умиления и страха одновременно.

Прима запела свою третью песню. А мы передали Карену третий букет.

Весь зал ждал уже не окончания песни, а следующего выхода Карена на сцену. Северные корейцы больше не сидели смирно на своих стульях, а ерзали, смеялись и ждали, ждали очередного поцелуя. Когда прима закончила петь, было видно, что этого ждет и она…

Их третий поцелуй длился три или четыре секунды. Это безумно долго, особенно когда ты на сцене и на тебя восторженно смотрит толпа северокорейских лесорубов. К пятому поцелую зал гудел и возбужденно улыбался.