Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

Быт был самый непритязательный и в Москве и здесь. Было только самое главное, без чего нельзя. В 10-метровой Налиной комнатке нас жило четверо, но я не роптала, даже, пожалуй, просто не замечала никаких неудобств. Не помню, чтобы меня волновало то, что уроки мне приходится делать на гладильной доске, перекинутой от письменного стола до подоконника, что спала я на полукруглом диванчике, для меня коротком. Видимо, мысли мои были далеко, я жила и дышала не этим.

А вот что было мне не по душе, это отсутствие одежды, которая бы меня красила. В 13 лет я была неуклюжим подростком, еще не сформировавшимся и угловатым, с большими ногами и очень длинными руками, острые локти которых не давали мне жизни: я все время о них помнила. И еще у меня не было бедер и талии, и я стеснялась своего вида. Бабуся же, больше всего заботясь о моей скромности — чтобы она не дай Бог, не переросла в кокетство, одевала меня безобразно. Все, что шилось для меня в Казани, делалось на вырост.

Розовая блузка — единственная новая, которую я помню на себе в 8-м классе, сваливалась с плеч и толстила меня, юбка, перешитая из платья, была длинна и широка в талии.

Чувствовала я себя в такой одежде ужасно. Если это прибавить к тому, что я не умела общаться с детьми…

Зимой 41-го было сшито зимнее коричневое пальто из рогожки с коричневым же цигейковым воротником. Я почти закончила расти, мне шел 14-й год, но оно доходило мне до половины икр, и я ходила, путаясь в полах. А тогда носили короткие вещи.

Длинный подол мешал мне на строевых занятиях, когда отрабатывался шаг с высоко поднятой ногой. Воображаю, какой смешной у меня был в этот момент вид!

Сшили мне сарафан из обрезков, комбинированный (на который, кстати, бабушка отдала кусок из своего нарядного платья — так она похудела). На примерке она приговаривала:

— В талию брать не надо!

И все сшитое получалось жуткими балахонами.

Пальто я сама себе сузила, сделав вытачки на спине, но это уже в Москве.

И сквозь все это — непрерывное веселье, самые лучшие, самые полные два школьных года! Письма солдатам, шитьё меховых варежек, летом — работа в колхозе.

Я училась в прекрасной 19-й школе имени Белинского, в одном классе с большим количеством эвакуированных из Москвы и Украины. Заканчивала учебу я в Москве, в 1945-м, на Электрозаводской, 446-ю. Я попаду в нее после бурной, интереснейшей казанской жизни, после дружбы со Светланой Дубровиной, дочкой замдиректора ЦАГИ, (она умерла в 1993-м, мир душе ее!), и Алешей Абрикосовым, сыном знаменитого медика, вскрывавшего Ленина. (Мой одноклассник стал академиком и Нобелевским лауреатом, последние годы жил в Америке. Умер в 2016-м). Они сыграли большую роль в моей жизни. Без них не было бы ни горных лыж, ни альпинизма.

В Химгородке вокруг меня были дети рабочего поселка, и я не дружила с ними. Но первого сентября 1941 года многое в моей жизни и во мне меняется.

19 школа начала работать в старом деревянном здании, отдав свое, новое, под госпиталь. Примерно через два с половиной месяца обычной школьной повседневности заболевает наша классная руководительница и уходит из школы. Весь наш вполне добропорядочный класс ее провожает, а потом нас рассортировывают, и я попадаю в 7 «г», где учатся эвакуированные москвичи, дети отцов из Академии наук и ЦАГИ — их почти полкласса. Вот тут-то всё и начинается, прежде всего — новая я.

Класс отчаянный, неуправляемый. Пока я сижу с Олей Гинцбург, очень милой, но замкнутой девочкой, с которой я тщетно пытаюсь общаться, все тихо, я не в струе. Но вот на меня кладет глаз Светлана Дубровина, поначалу небескорыстно: я пишу грамотно, а она без конца делает ошибки.

Как-то мы ухитряемся сесть рядом — и тут я попадаю «в стрежень».

Скоро образуется четверка: Алешка Абрикосов, про которого я всегда говорила, что он будет академиком, Фаузей, — будущий видный хирург, Светка и я.

Алешка сидит перед нами и, в основном, к нам лицом. Класс без конца бузит, срывает уроки, хулиганит, игнорируя войну. Нам 13—14 лет, мозгов нет, один темперамент.

Благодаря Светлане начался период моего быстрого внутреннего роста. Она, видимо, и не подозревала, что я голодна. Мне однажды в их доме перепала жареная картошка, которую она не хотела есть. Она очень удивленно смотрела на меня. «Как можно есть такую дрянь?» — говорил весь её вид.

Мы с ней обе ходим недотрогами, вечерами собираемся у нее, организуя танцы под «Рио-Риту», и другие зарубежные фокстроты и танго. Учимся танцевать. Нас четверо, все довольны, шаркаем весь вечер.

В выходной идем кататься с гор, в так называемую «Швейцарию», без всего, с довольно больших гор. Просто садимся в снег, — и вниз вместе с ним. Бабушка, занятая голодным бытом, безуспешно пытается меня прижать к ногтю. Я ее обманываю, каждый выходной у нас «кросс», под этой маркой я успешно улетучиваюсь. Светка врет бесконечно, я бодро включаюсь в этот поток лжи. Чрезмерные запреты взрослых сами на это наталкивают…

Иногда мы пропускаем школу, это, оказывается, очень приятно, и проводим время у нее под прикрытием ее милой мягкой мамы, которую Светка тогда третирует — и так всю жизнь… И при всем этом учимся — и успешно. Мы — отличницы.

Начиная с этого времени во мне начало развиваться что-то доселе спавшее, вытесняя меня довоенную. К лету 42-го я прочитала Ростана, Гамсуна, Ибсена и Оскара Уайльда — все эти книги, приложение к «Ниве», были у Светки, и она тоже их прочитала, даже раньше меня. Она любила Майкова, и он тоже был с нами.

Мне кажется, не случайно я через год оказалась в Елабуге, сорвавшись добровольно в колхоз, хотя и имела от сельских работ освобождение. Не случайно первым был прочитан любимый Мариной Цветаевой Ростан, и я уже в 14 лет знала «Орленка». Может быть, не случайно позже и моя старшая дочь Маришка стала потом Мариной?

А я специалистом по Цветаевой.

И, оглядываясь на прожитое, я сейчас вижу, что абсолютно всё, что со мной произошло в жизни, и плохого и хорошего, сошлось в одну точку, даже в одну восходящую линию, и не было ничего ненужного. Все так и должно было быть.

Под влиянием Светы я страстно захотела на новый, 42-й, год быть на маскараде в костюме. Вначале, правда, дома мое желание встретило недоумение, отказ и печальное приговаривание: «Сейчас не время, не до этого. Потом…»

Но этот маскарад был единственным в моей жизни. Чудесный, веселый, несвоевременный…

В последний день спешно был сшит костюм Арлекина: была покрашена марля в розовый и чернильные цвета. Шила я сама, помогала баба Юлечка, бабушкина сестра. Были сделаны белое жабо, черный жилет и колпачок с наклеенными разноцветными кружками. А Светлана была Коломбиной. Как мы веселились!

И все счастье двух лет в Казани неразрывно связано со Светланой, с нашей дружбой.