Фил Коллинз - Я еще жив. Автобиография [litres]

В тот период, когда мы летели с Тони на реактивном самолете в конце 1993 года, моя жизнь была перевернута с ног на голову. Да, я написал альбом, который считал своим лучшим альбомом за всю карьеру, но какой ценой? Вдохновение пришло в результате мучительных попыток понять то, что творилось в моей голове и в моем сердце.Это были песни о расставании, о разлуке со своей любимой. К тому же независимость дала мне возможность работать по-другому, и я с любопытством представлял себе: а что будет, если я запишу еще альбомы, которые будут, как и Both Sides, личными и самодостаточными? Почему я снова должен писать альбомы с группой?

В общем, взвесив все плюсы и минусы, после того как я на протяжении половины своей жизни посвящал себя Genesis, пришло время покинуть группу. Но мне просто пока нельзя никому об этом говорить.

Таким образом, я держал рот на замке в течение двух лет, во время которых я получил увесистый удар от судьбы. Terra infirma [56] Terra infirma ( лат. ) – нетвердая почва. Здесь – земля уходит из-под ног. . Сейчас стоит поговорить о женщинах в моей жизни.

Меня всегда раздражало отношение ко мне как к человеку, который «развелся с женой и ушел из группы» – как будто две эти вещи как-то взаимосвязаны. Это был мощный заголовок для статьи, но он никак не отражал правду. На тот момент я убедил себя, что держал под контролем обе сферы своей жизни, но они существовали отдельно друг от друга. Ключевая фраза – «на тот момент».

Окружавшие меня люди, по моим ощущениям, считали меня сумасшедшим. В особенности – Тони Смит, который понимал, что развод с женой и уход из группы убьют меня во всех смыслах этого слова. Но мне было все равно. Мне нужно было уйти.

Я не виню Genesis в своих проблемах в личной жизни. По всей видимости, меня постоянно сковывало внутреннее чувство долга, заставлявшее меня соглашаться на все концерты, туры, на любые графики и проекты, чтобы все были довольны и не остались без работы. Но на самом деле все зависело от меня. Я мог сказать «нет» дополнительному альбому, завершающей стадии тура в Америке, проектам для продюсирования. И я мог сказать «нет» Орианне или по крайней мере так лихорадочно не преследовать ее.

Во время тура Both Sides я решил для себя, что по окончании гастролей я поеду в Швейцарию и буду жить с ней. Для человека, которого американская пресса прибила гвоздями к позорному столбу, не могло быть более безопасного убежища, чем небольшая, окруженная горами и озерами, любящая демократию страна, где свобода действия была одним из важнейших, фундаментальных достояний. Я не смог бы найти более подходящего места, чем Швейцария, чтобы отдохнуть от своих обязательств, отягощавших взрослую жизнь, – как домашних, так и рабочих.

Именно поэтому, как многие могли подумать, я поехал в Швейцарию.

Следующей причиной, которая автоматически приходила в голову людям, были корыстные цели. Согласно свежим заголовкам, «рок-звезда и миллионер Фил Коллинз уехал из страны, чтобы не платить налоги государству Великобритании, без которых в стране не будет света и закроются больницы». Меня до сих пор называют «скрывающимся от налогов Филом Коллинзом (который развелся со своей женой по факсу) (какой же ублюдок)».

Но искренне уверяю вас, что эти причины никак не повлияли на мое решение. Я не размышлял: «Где я не буду так заметен? Где мне проще спрятаться?»

Все было гораздо проще – в Швейцарии жила Орианна. Поэтому я поехал в то место, где она жила. «Единственная» вещь, в которой я был виновен, – это то, что я был 44-летним женатым мужчиной, который позволил себе влюбиться.

Я пытался объяснить это в нескольких интервью. Я рассказывал британским газетам, что, если бы Орианна жила в Гримсби или Халле, я бы поехал туда. Газеты моментально спросили жителей Гримсби и Халла, что они думали о моих словах, и сделали вывод, что сбежавший от налогов отправитель факсов обрушился с безосновательной критикой на невинных горожан. Вуаля! И снова множество обличительных статей в мой адрес, к которым еще и добавились горы оскорбительных писем от жителей Гримсби и Халла («Что не так с нашими городами?»).

И все же приятным преимуществом переезда в Швейцарию было то, что в этой стране ты предоставлен сам себе, и в общем и целом никто тебя не беспокоит. Но если кто-то захочет тебя побеспокоить, то можно вполне на законных основаниях застрелить этого типа, если увидишь его в своем саду. В тот момент такие вещи очень радовали меня.

Я сразу же почувствовал себя очень и очень счастливым в Швейцарии. Несмотря на то что у меня, очевидно, скопилась огромная груда проблем, с которыми нужно было разобраться, жизнь после переезда моментально стала гораздо проще.

Каждый день я ждал, когда Орианна закончит свою работу в Женеве, и пока ее не было, заходил в бар недалеко от нее. Бармен как-то спросил меня: «Зачем ты хочешь здесь жить? Мы все, наоборот, пытаемся уехать отсюда». По тем же причинам, по которым они хотели уехать, я хотел остаться. Красота природы, медленный ритм жизни, тишина и спокойствие – все это только привлекало меня.После двадцати пяти лет публичной жизни я хотел побыть один. Ради этого пришлось принять радикальные меры, но я сумел вычеркнуть себя из сценария.

Наш первый дом находился на южном берегу Женевского озера, в таунхаусе средневековой деревушки Эрманс, прямо на границе с Францией. У нас было четыре этажа – по одной комнате на этаже, – и ни одна из стен не была прямой. Это был милый, немного кривоватый рай для нас.

В Швейцарии моя жизнь стала более семейной и теплой, в старомодном стиле. Отец Орианны болел раком, когда я встретил ее, и он умер как раз в тот вечер, когда я выступал в Штутгарте с Both Sides. Я вылетел к Орианне сразу же после концерта.

С тех пор ее семья стала еще крепче. Мы ходили к ее маме на семейный обед каждое воскресенье. Аперитив, бокал белого вина, хорошая еда, хорошие разговоры. Я, конечно же, не говорил особо много (мой французский был un peu [57] Немного ( фр. ). слаб, однако я учил его), но все проходило чудесно. Такие обеды мысленно переносили меня в мое детство, в пригород западного Лондона конца пятидесятых – начала шестидесятых, когда мы устраивали волшебные воскресные обеды с Рэгом и Леном, когда мама резала овощи, а папа сражался с посудой. Я окунался в прошлое, и мне это нравилось.

На протяжении того периода, когда мама и папа разошлись, отец умер в 1972 году, а я провел двадцать лет в постоянных разъездах, я, разумеется, не чувствовал себя частью большой семьи, и мне этого очень не хватало в течение почти всей моей взрослой жизни. Семья Энди была в Ванкувере, Джилл – в ЛА. Здесь, в Швейцарии, мы были все вместе. Это было что-то уютное, родное, совсем не похожее на то, кем я был и что делал раньше.