Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Вот идут в тыл врага разведчики. За каждой кочкой, за каждым деревом враг. Он тебя видит, ты его нет. Он взял тебя на мушку, а ты шагаешь по тропиночке, травинку в зубах держишь, песенку мурлыкаешь, не чуешь, что жить тебе осталось пять секунд. Мы уже забрасывали ваших ребят. Все молчаливые, все в себе. Что думают, что на сердце? Нет, всё-таки, какие мысли приходят перед смертью? К примеру, я раненый, всю ночь меня допрашивают, издеваются, а утром расстрел. Утром меня не станет. Понимаешь, больше никогда не будет, никогда.

— Как это никогда?

Она ещё и ещё раз уже про себя повторила этот вопрос, затем, тряхнув густыми волосами, спадающими на глаза, усмехнулась. Жандорак вытащил пачку «Пушек», глянул искоса на Марийку, щёлкнул пальцем, поймал губами папиросу. Маша взвизгнула, за ней засмеялся Алёша. Они смеялись всё громче и громче, как это бывает при беспричинном смехе, смеялись, взглядывая друг на друга. Хохотали, не слыша, как сзади в темноте хлопнула дверь, не видя, как к ним медленно, неуверенной походкой подходит Анна.

— Как у вас весело, — промолвила она с тайной завистью. — А там окна заклеены крест-накрест, нижние бумажки отлепились и шуршат под ветром, трепыхаются, словно бабочки.

Постояв немного, Аня пошла по коридору, ища взглядом выход.

После ужина тут же в столовой крутили кино. Народу набилось много: лётчики, техники, девушки из столовой. Показывали «Таинственный остров». Буря уносила над вздыбившимся океаном воздушный шар с беглецами. Ещё немного, и шар опустится в волны, из корзины выбрасывается всё, шар поднимается вверх, летит дальше, дальше и, наконец, опускается на сказочный остров…

Алексей сидел между девушками и скороговоркой рассказывал, что произойдёт дальше. С нетерпением он ждал места, где страстный курильщик моряк Пенкрофт, которому поднесли зажжённую трубку, набитую настоящим табаком, выдыхает вместе с клубом дыма только одно слово:

— Та-ба-к!

В общежитие лётчиков возвращались гурьбой, а потом как-то так вышло, что Яковлев завёл спор со Степанычем, назвав действия «Наутилуса» пиратскими, сходными с действиями гитлеровских подводных лодок. Марийка горячо вступилась за капитана Немо, отстаивая права могучего одиночки.

Алексей и Анна незаметно отстали. Небо прояснилось, но в светлой дали белой ночи мерцала всего лишь одна звезда.

— Я часто думаю, — сказала Анна, — а может быть, где-то там, на далёкой-предалёкой планете есть в точности такая же, как у нас тут, жизнь. Вот идут по лётному полю ночью наши двойники, посмотрели они фильм и думают о том, что где-то есть похожая планета, и там тоже живут Анна и Алёша. Смешно? Ну, пусть не Аня и Алёша, пусть другие у них имена. Я люблю книжки про фантастику. В техникуме читала ночами Герберта Уэллса, Жюля Верна.

— А я самую первую книжку прочитал во втором классе. В первый я не ходил, всего день побыл, и меня сразу перевели во второй. Родители меня рано научили читать, писать. Ну, так вот, обычная сельская школа, а в школе библиотека. Сколько там стояло книг! У нас в доме отец собрал два шкафа, но там… Выбирай любую, сказали мне. У автора была странная фамилия — Рони-Старший, а книга называлась «Борьба за огонь». Не читали? Это о далёких временах, о пещерных людях, сильных, смелых, выносливых. Есть там и про любовь. Странно, что у них могла быть любовь. Ходили в шкурах, а уже любили…

Аня молчала, изредка взмахивала рукой, отгоняя комаров от лица. Тишина вокруг, повсюду ни огонька, ни белого светящегося оконца. Слева в земляных капонирах темнели силуэты самолетов, справа вырисовывался барак, где жили лётчики.

— Вы сейчас совсем иной, Алексей.

Жандорак улыбнулся, поняв, что Анна имела в виду.

— Моя мама тоже удивлялась тому, что я могу быть совершенно разным в течение одного часа. Я люблю веселить людей, могу быть свойским хлопцем, весельчаком, даже шутом, что вам, как я понял, не понравилось, и могу быть злым, вредным, придирчивым, капризным. Вот зачем вы всё время машете под носом ручкой? Они что, стали бояться вас? Или вы и вправду отгоните этих комаров? Надо не замечать мелкие неприятности жизни, идти вперёд. Нужно воспитывать твёрдость характера, независимость, если хотите.

— Какой же вы на самом деле?

— Сам не знаю. А тут ещё война путаницы добавила. Она нас перековывает. Бросает в горнило, а потом на наковальню.

— Я тоже не хочу быть похожей на всех. Война, как мне кажется, заставляет человека быть лучше, добрее, она как бы счистила с людей налёт ржавчины. В войну погибают лучшие. Погибают честные, умные, добрые. После войны нация должна быть беднее, у неё не будет самых преданных, самых искренних. Это я никогда никому не говорила. Сейчас ночь, хоть и белая, но всё же не видно ваших насмешливых глаз.

У крыльца они постояли, помолчали. Высоко, монотонно подвывая «иду, иду, иду», прошли самолеты.

— Немцы на бомбёжку полетели, — глухо сказал Алёша.

— Анна, через пять минут отбой, — послышался голос Марийки из форточки.

— Пожелаем друг другу лётной погоды, — шепнула Анна, протягивая Алёше руку.

— Какая у вас крепкая и сухая рука! Не люблю, когда подают мокренькую манерную ладошечку. Есть, есть такие барышни, не спорьте, я знаю.

— Много вы всего знаете, Алёша.

— Да вы не так меня поняли, Аня. И вы туда же, как Мария, в сердцееды меня зачислили.

— Спокойной ночи, и зовите меня, пожалуйста, Анной. Не люблю сюсюканья. Не люблю я и громких слов, боюсь я их.

Они ещё постояли. Анна неторопливо, но настойчиво высвободила свою руку и пошла к двери.

— Постойте секундочку. Что вам снилось сегодня днём, там, в вашей комнате?

Анна постояла на крыльце, дёрнула за ручку раз, другой, подумала, резко рванула дверь и скрылась в светлом проёме.

Утром Аня проснулась первой, выскочила на крыльцо. Аэродром, лес за ним, дальняя речка — всё было залито солнцем. Птицы пели на разные голоса, тёплый ветерок дул по ногам, залетал за ворот ситцевой кофточки.

Пройдя мимо столовой, обогнув поросшие густой крапивой высокие пустые капониры, Аня увидела стёжку и заспешила к реке. На гладкой заводи просыпались кувшинки, начинавшие только-только раскрывать острые лепестки.

Аня, оглядевшись, быстро разделась и осторожно вошла в воду. Присела, охнула, брызнула себе в лицо и поплыла. Плыла она легко, взмахивая одной правой рукой, белая шея рассекала тёмную гладь. Тело покалывало, будто в него вонзилась тысяча тоненьких иголок, грудь обручем сжимало холодное течение, поднимавшееся откуда-то из глубины.

Выйдя на берег, Анна долго растирала ноги, живот, спину ладошками, подставляя всю себя солнышку.

У самого общежития попался ей навстречу заспанный Степаныч, озабоченно глядевший туда, где стоял его Р-5.