Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

— Будем ночевать. Погода не пускает, да это и к лучшему — механики в моторе поковыряются, я из-за него-то сел сюда. Расквартируемся в общежитии для лётного состава, вам на четверых будет выделена комната, Алексей уже договорился. О вашей задержке и о перемене маршрута я сейчас дам радиограмму в Беломорск. Вопросы?

— Можно съездить на попутке в город, лётчики тут собираются, приглашали? — спросила Марийка.

— Не велено с чужими.

— Разве эти очаровательные окрестности не напоминают вам, сударыня, луга Швейцарии? Раскройте глазки — это же Ницца, Ривьера, Рица, — зачастил Жандорак и, ловко выбив щелчком большого пальца папиросу из пачки с надписью «Пушка», поймал её ртом.

Марийка восторженно глядела на Алексея.

— А ещё раз можете так? — спросила она, уже позабыв о намечавшейся поездке в Вологду.

— Для вас, востроглазая, всё что угодно, можно даже с неба звезду.

Яковлев и Маунумяки дружно захихикали. Щелчок пальцем снизу вверх, небрежный кивок головой, и новая папироска во рту Алексея. Яковлев полез за своей пачкой, стал вертеть её в руках, примеряться. Анна сидела, опустив ресницы, ей было неловко, хотелось встать, уйти.

— У меня вон там приятель сидит, я возьму у него плащ, — сказал шёпотом Степаныч, подымаясь с места, и Аня встала за ним.

В комнате пахло ваксой, немытым мужским телом, махоркой. У окна — хилый столик со старыми газетами, у стен, обклеенных картинками из журналов, четыре кровати, узкие, железные, застеленные несвежими байковыми одеялами. Аня распахнула окно, присела на кровать, стоявшую у столика, потом легко сбросила с ног жёлтые пьексы, легла, свернувшись калачиком. Её покачивало, в голове монотонно гудел огромный шмель.

Когда Алёша и Марийка вошли в комнату, Аня спала. Алексей увидел болезненно сжатые пухлые губы, длинные подрагивающие ресницы, на которых застыла маленькая слезинка, и почувствовал, как у него что-то опустилось в груди, точно полетел вниз на качелях.

Тихо, не отрывая взгляда от бледного лица Ани, он отступал к двери. За ним вышла и Марийка.

Они присели в полутёмном коридоре, где по серым стенам шептались полусонные мухи. Уголок был тихий, никто не сновал мимо, вдалеке по тусклому стеклу барабанил дождик.

— Ну, хорошо, я понимаю, фамилию нельзя, ну а имя-то? Неужели секрет?

Марийка сидела прямо, поджав под скамейку ноги, вся строгая, серьёзная, куда девались её весёлость, беззаботная улыбка.

— Какой тут секрет, товарищ лейтенант, только зачем всё это вам, не понимаю, — отвечала она, опуская глаза и разглаживая юбку на коленях. Помолчав, добавила: — Зовут меня просто — Мария. Мне уже восемнадцать лет. Не верите? Честное комсомольское, 25 марта исполнилось. Была я маминой, была я папиной, а теперь вот сиротка. Согнала моих родителей с дедовских мест злая война. Слыхали, есть такая деревня Пряжа, недалеко от Петрозаводска? Районный центр, между прочим. Ну, так вот, поехали они из Пряжи через всю страну в эвакуацию. Живут сейчас в Ивановской области, работают, как и раньше, в колхозе, крестьянствуют. Я ведь тоже барышня-крестьянка, читали такую книгу?

— Не страшно идти в тыл к фашистам?

— Ну, вот, пошло-поехало, — вспыхнула Марийка, и голос её стал, как раньше, крепким и звонким. — Ни в какой тыл мы не идём. Ясно? Мы будем работать в штабе. Переводчиками.

— Почему же вам форму не выдали?

— Мы вольнонаёмные, нам не положено.

— Чего ж такое барахлишко ветхое у вас? И парни ваши под каких-то пастухов нарядились?

— Ну, хватит, товарищ дорогой, — рассердилась Мария. — Меняем пластинку. Или вот лучше послушай такую присказку. Едет солдат к фронту, навстречу ему прохожий. Разговорились. Как кобылу кличут? Секрет. Где телегу взял? Военная тайна. А куда путь держишь? На передовую в деревню Ивановка. А что везёшь? Патроны. Так что вот так, сказала — переводчиками, и баста. Вы же красный командир, сами должны понимать, не маленькие! Сколько вам годков, товарищ лейтенант?

— Да называй на ты, чего уж там, на четыре года я всего старше. Перед самой войной кончил Харьковское штурманское авиационное училище и сразу сюда, к вам.

— Слушай, Алексей, — перебила его Марийка, — а может, ты меня понарошке расспрашиваешь, испытываешь? Думаешь, у девки этой ветер в голове, всё выложит. Всем кажется, что я болтушка. Прямо не знаю, что мне делать. Дудки, буду молчать как рыба. Ты-то ведь комсомолец? Ну так чего липнешь с глупыми вопросами? И руки при себе держи. Знаю я вас. Думаешь, вот малолетка клюнет на малиновые лейтенантские кубики, на золотые птички в голубых петлицах. Как же, держи карман шире! У меня, между прочим, парень есть, можно сказать, жених. Не хуже некоторых, хоть он и не носит кубарей. Пока не носит, пока. Так-то, товарищ дорогой…

— Да не липну я, не заводись. Просто всегда считалось, что женщины и дети не должны воевать, войны — удел мужчин. Понимаешь, это плохо, когда девушка стреляет. В этом есть что-то неестественное. Ну, как тебе это понятнее сказать…

— Да уж куда как понятно сказано. Только вы меня за дурочку не держите, товарищ дорогой. Не знаю, как там в потёмках истории, а мы, комсомолки великой страны, все как одна… «Не смеют крылья чёрные над Родиной летать, поля её просторные не смеет враг топтать!» Небось, слыхал такие слова? А ты со своими глупыми мыслями. Что сказал товарищ Сталин в нынешний Первомай, помнишь? Все на защиту Отечества! И чему тебя только в лётной школе учили…

Марийка вскочила, хотела поправить ремень, забыла, что не в гимнастёрке, потом сдёрнула берет, тряхнула копной густых светлых волос. Алёша усмехнулся, достал из планшетки початую плитку шоколада.

— На разных волнах работают наши радиостанции, — пробормотал он. — Ну, да ладно, мир, Маруся. Угощайся лётным пайком.

Марийка постояла, отвернувшись от Алёши, потом подняла руку — то ли причёску поправила, то ли с глаз что-то смахнула.

— Я не люблю сладости, — сказала она дрожащим голосом, который стал прямо-таки детским, девчоночьим, и вдруг засмеялась. — Давай разделим на троих и пойдём будить Аннушку, — добавила без всякой паузы.

— Не станем, — тут же твёрдо ответил Алексей, и Марийка каким-то подспудным женским чутьём поняла, что всё это время он думал об Анне.

— Что ж, девушка она славная, — сказала медленно Мария, — только уж больно тихая. Вам что, тихие больше нравятся?

Алексей молчал, разглядывая грязный носок своего кирзового сапога. Потом прислушался — где-то далеко громыхнуло.

— На войне нет места любви, Мария.

Марийка уткнулась в воротник плюшевого старенького жакетика, нахохлилась, ей вдруг стало холодно и сиротливо.

— Понимаешь, Маша, — начал Алёша и осекся. — Ну, как тебе это сказать, мне просто по-человечески хочется знать, что думают люди, зная, что они рискуют жизнью. Вот что думает человек, когда идёт на смерть? Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает за одно мгновение. Будто кинолента, пущенная в проекторе со скоростью молнии. Чушь всё это. Одна мысль — выжить, не умереть, не поддаться, не подставить себя под пулемётную очередь. Мы дважды со Степанычем умирали, дважды смерть вот так рядышком была. А у меня в голове одно — сейчас не он меня, а я его срежу. Ну, срезать не срезал, а отогнал. Второй раз Степаныч пошёл на «мессера» лоб в лоб. Тот отвернул, я дал ему по животу. Что я думал в те минуты? Выжить, любой ценой выжить!