Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Ну, да ладно. Рядом с нами на Моховой был ТЮЗ — театр для детей. Актеры там молодые, весёлые. Мы с ними подружились, и они над нами шефство взяли — приглашали бесплатно на премьеры, драмкружок у нас вели, струнный оркестр затеяли. Вот я туда и записалась. Ходила, ходила — не столько из-за гитары, сколько из-за руководителя. Олегом его звали, высокий, глаза синие, как незабудки, русые волосы волнами.

Он мне объясняет, на какие лады пальцы класть, а я ничего не понимаю, оглохла, краснею, взглянуть на него боюсь.

По воскресеньям были танцы, Олег там всегда пропадал. Танцы я не люблю. Смешно, ей-богу. Обнимаются при всех, ну где такое есть в природе? Мне не нравилось, и всё тут, не переубедить меня. Топчутся, хихикают. Вот пляска — иное дело, как Марийка наша, тут удаль, азарт, кураж, тут характер как на ладони виден. И всё же кружилась я на танцах, было. Странно, неужто это я бегу по Кирочной белой ночью, белое платьице, белые прорезиненные балеточки, начищенные зубным порошком. Бегу на танцы, опаздываю, и жарко мне, потно, душно. Неужто это я стою, а Олег хочет обнять меня при всех, а я не знаю, куда руки деть, и упираюсь ему в грудь, а глаза мои всё вниз да вниз?

Потом началась финская война, Олег ушел добровольцем. Убили его под Выборгом. Так что не вышло у меня с первой любовью.

Утром Аня встала как всегда первой, прибежала на берег реки, на любимый сухой пригорок и засмеялась — внизу на песочке сушилась лодка, та самая, о которой она говорила Алёше. Её вытащили где-то час назад, она уже успела подсохнуть. Аня искупалась, растёрлась полотенцем и подалась прямиком в столовую. Алёша и Степаныч только что позавтракали, Алексей веселил собравшихся официанток, вынимая длинными узкими пальцами то у одной, то у другой из-за уха белый целлулоидный шарик. Затем он щёлкал себя по надутой щеке и доставал шарик изо рта. Увидев Анну, Алексей поперхнулся, шарик выскочил у него из рук и, мелко пританцовывая, покатился под столами, за которыми сидело несколько глазевших техников в замасленных комбинезонах.

— Дело идёт к концу, Анна, — обрадовал её Степаныч. — Сегодня будем опробовать мотор. Завтра — прощай, Вологда!

Анна попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, она несколько раз кивнула головой, подвинула к себе тарелку, взяла алюминиевую ложку и стала нехотя ковырять ячневую кашу, политую коричневой мясной подливой.

Мария, Яковлев, Маунумяки оживлённо переговаривались. Аня прислушалась — они собирались снова на попутной ехать в город смотреть фильм «Весёлые ребята». Этот фильм Анна не любила, не считала его смешным, хотя музыка, песни ей нравились, и когда Яковлев стал приглашать её ехать со всей компанией, она наотрез отказалась.

До обеда Анна сходила в штаб аэродрома, договорилась, что завтра от неё примут радиограмму в Беломорск, после помогала чистить картошку на кухне, там же наскоро пообедала и заспешила к реке. Солнце нестерпимо ярко сияло над аэродромом, с юга накатился душный суховей. По пути она зашла к техникам, взяла у них небольшую охапку ветоши. У реки сбросила пьексы, сняла жакетку, закатав рукава кофточки, принялась конопатить лодку, забивая в щели ветошь крепким финским ножом.

Стащить плоскодонку в воду сначала ей показалось не под силу, но, зайдя с горы, приподняв лодку и подставив под неё колено, Аня изогнулась, поднатужилась, толкнула, затем ещё и ещё раз.

Кое-где в днище всё же пробивалась вода, но эти щёлочки Аня заткнула быстро. Затем неподалеку нашла старую доску от забора, стала строгать финкой то с одной, то с другой стороны. Получилось некое подобие домашней лопаты, которой сажают в печь хлебы.

Алёша прибежал тоже с самодельным веслом, расплылся в улыбке, увидев, что в лодке уже копошится Анна. Он похвалил её за весло, а прыгнув в лодку и заметив торчащую из щелей ветошь, только причмокнул губами. Без слов вытащил из кармана гимнастёрки плитку шоколада, высоко поднял над головой.

— Гранд приз от имени командования за образцовую подготовку понтонной техники. Получено как добпаёк перед полётом. Прошу принять, сударыня.

— Весьма польщена, товарищ лейтенант. Разрешите доложить: «Наутилус» к плаванию готов. Сей момент отчаливаем. Даю сигнал. У-у-у!

Анна побросала на нос лодки одежду, оттолкнулась, пружинисто села, вытянув босые ноги и, не торопясь, умело провела веслом с одной стороны, потом, поменяв руку, с другой. Шоколадка лежала рядом, и она искоса поглядывала на неё.

— Награда — лучше не придумаешь. Премиями меня не обходили, мне везло в жизни. Самая первая — сарафан, сестра Люба подарила, когда я малолеткой её дочечку пестовала. В школу пошла, за хорошую учёбу сумочку дали, да её не носила, стеснялась, всё думала — подрасту, потом. Опять же за учёбу платьем наградили, бельём постельным и валенками. Очень я радовалась валенкам — ноги у меня всегда мёрзли, а тут на тебе — печка, и дров не надо. В общежитие на Кирочной у нас девушки разные слетелись, дом далеко, грозного слова некому сказать, иногда наша Елена Петровна пожурит, любимое своё словечко скажет — «манеж» — и уйдёт, махнув рукой, а я по-первости не понимала, что манеж — это кавалерийская конюшня. Стала я сама убирать, одна за всех, девушки мои посмеиваются, а я молчу, неделю убираю одна, вторую, и всё молчком песенку мурлыкаю. Полы вымою, их туфельки от грязи оботру, с фотографий на всех тумбочках чистой ветошкой пыль смахну, постели перестелю. Наконец, одна стала помогать, за ней другая, третья. Пошло у нас дело, да так, что к концу года заняла наша комната первое место по всему общежитию. Зажили мы дружно, куда одна, туда и все — в кино, в театр. Живём, хлеб жуём, науку постигаем, и вдруг премия как снег на голову. Сто рублей нам дали! За порядок и чистоту. Огромные деньги, считай сам, коль стипендия сорок рублей в месяц. Стали думать, как тут быть, как рубли употребить. Много разных идей витало, но приняли мы предложение Розы Лисиной — устраивать по вечерам чай с тортом и с шоколадными конфетами. Вот была жизнь — целый месяц сладкое лопали! Столько мне уж не съесть никогда. И отчего это я так люблю сладкое? В лес пойдём за ягодами, одну в туесок, другую в рот. Кисло, уж скулы сводит, а я никак не могу оторваться. Ну, беда, и стыд и грех, кому сказать. Спасибо, Алёшенька, за гостинец. Передаю тебе весло, греби куда глаза глядят, а я — кусочек тебе, кусочек мне. У нас тоже есть в вещмешках, только это НЗ, понимаешь? О, да тут орешки толчёные! И всё же, и всё же Магэдэмб бабармод ейля нимида! [2] Слаще нашей малины ничего нет!

Алексей вслушался в непонятные слова, спросил Аню:

— Ты хорошо знаешь свой язык?

— А как же иначе? Разве ты украинский забыл?

— Мы дома чаще говорили по-русски. Хотя я учился в украинской школе, и мои бабушки пели мне песни на рiднiй мовi.