Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Дни полетели, дела навалились — успевай поворачиваться. Маша освоилась быстро, в школах её всегда встречали тепло — она и лозунг могла нарисовать разведённым в молоке зубным порошком, и злые стихи мигом сочинить в стенгазету.

С большим старанием помогала Феде Тимоскайнену, секретарю, отвечавшему за военно-физкультурную работу, организовать в посёлке Летний военно-спортивный лагерь, добилась, чтобы пятерым сиротам пошили тёплые курточки из пальтового сукна. Сама пошла получать их на склад, который был недалеко за мостом, и там неожиданно увидела Андропова с двумя незнакомыми ей рослыми парнями.

Разворошив целый тюк, парни увлечённо примеряли тёмно-серые, грубые пальто.

Марию поразило лицо Андропова — холодное, брезгливое, угрюмое. Плотно сжав тонкие губы, ледяными глазами смотрел куда-то вдаль, не замечая ни её, ни суетившегося краснорожего кладовщика, лихо похлопывающего по плечам новичков, на которых пальто, слежавшиеся в тюках, топорщились колом.

— Ништо, касатики, — гудел кладовщик, припадая на хромую ногу, — в мастерской военторговской вам их подгонють, разгладють, будет за милую душу и тепло, и фасонисто, хоть в этом самом Хельсинфорсе по бульвару гуляйте, за своих сойдёте. Париж, чисто Париж, ратин высшей марки, только для комсостава.

Парни посмеивались, поглядывая то друг на друга, то в небольшое, затуманенное от времени зеркальце.

— Я вас две недели тому назад предупредил, — сквозь зубы процедил Андропов, — никому не отдавать те четыре финских трофейных пальто. Вы мне слово дали, а теперь бубните — попросили руководящие товарищи. Вы не помогаете нам, а вредите. Я объяснял вам наедине уже трижды важность экипировки наших людей, вы делали вид, что всё уразумели. Вы ставите под угрозу то, что мы готовим многие дни и ночи, вам не место здесь, и я сделаю всё, чтобы вас отсюда забрали.

— Звиняйте, слабость характера, всем хочется угодить, — забормотал кладовщик, ещё усерднее обтягивая неуклюжие пальто на парнях, поправляя цигейковые шапки.

— Подхалимство — двоюродная сестра предательства, — отрубил презрительно Андропов, и губы его сделались совсем тонкими и белыми…

Назавтра Маша нос к носу столкнулась с Андроповым в швейной мастерской.

— Ты что путаешься под ногами? — усмехнулся Андропов.

— Да вот ещё двоим мальчишкам из лагеря брюки надо бы — сироты. Совсем обносились…

Андропов понимающе кивнул и пошёл с ней к заведующей, постоял, послушал, как бойко Маша доказывала, что детям, лишившимся на фронте отцов, нужно внимание всех и каждого, что брюки необходимо пошить не через неделю, а именно к воскресенью — на этот день назначена торжественная пионерская линейка в лагере.

Назад шли вместе. Маша, сбиваясь, повела разговор о том, что ей, конечно, нравится хлопотливая работа инструктора, нравятся командировки в районы, но всё же она и сейчас не перестаёт думать о настоящем боевом задании.

— Куда вы все спешите? — вспылил Андропов. — Успеете ещё, навоюетесь. Ну ладно парни, а тебе-то чего не сидится в тёплом месте? Я ведь уже сказал — хочу сделать из тебя хорошего комсомольского работника. У тебя есть божий дар — уменье разговаривать с людьми, понимаешь ты это или нет? Пошлём учиться, станешь секретарём райкома, горкома. Вступишь в партию, противиться не будешь, если я дам тебе рекомендацию? Только надо ещё поработать, подруга.

Но Бультякова не успокоилась и записалась на приём к Куприянову. Тот выслушал её, расспросил о сестре, которая теперь работала комиссаром госпиталя в Кочкоме, и пообещал своё содействие.

Андропов две недели косо поглядывал на Машу и не разговаривал, а однажды кивком позвал в свой кабинетик.

— Жаловаться, значит, пошла, Мария Васильевна?

— Вы в телеграмме писали — для боевой работы.

— Ну, коли так, будем готовить тебя к подпольной комсомольской деятельности. Согласна?

— Этого я и добивалась, Юрий Владимирович! — радостно воскликнула Маша.

К Бультяковой прикрепили сотрудника спецшколы, который учил её конспирации, выезжал с ней в поле, помогал ориентироваться по компасу, читать карту, занимался маскировкой, обучал приёмам рукопашной схватки, стрельбе из пулемёта, винтовки, финского автомата, револьвера.

Секретарь ЦК комсомола по пропаганде Пётр Ихалайнен усиленно занимался с Марией финским языком.

Днём, когда не было занятий, Мария помогала инструкторам, частенько вечерами с ней беседовал Андропов. К любой теме он подходил осторожно, говорил толково, понятно, докапываясь до самой глуби — так умелый механик разбирает сложную машину. Обычно в конце разговора Андропов осторожно сворачивал на своё.

— Ты не боишься, не передумала? Ты понимаешь, что тебя может ожидать?

— Не боюсь.

— Могут схватить, издеваться, ты такая тоненькая, хрупкая.

— Не попадусь. Не мыслите об этом.

— Придумала себе биографию?

— Уже неделю маракую, и всё какая-то ерунда лезет в голову; подсобите, Юрий Владимирович.

— Ну, хорошо, давай продолжим то, что в прошлый раз накрутили. Начинай, Маша.

— Я, Мария Рягоева, до войны жила в Петрозаводске, потом в Реболах. Воспитывала меня старшая сестра, родные мои ссыльные, строили Беломорканал. Когда началась война, я помогала угонять скот, а затем меня взяли на оборонные работы. Там было тяжело, голодно, на меня всё время кричали командиры, и я решила сбежать.

— Лучше не командиры, а комиссары. Они, по их понятиям, кровожаднее волка. Дальше.

— Дальше рассказываю, как бежала, как прошла линию фронта и вот теперь ищу сестру.

— Слушай, Машенька, что я ещё надумал. Надо тебе там у них попасть в больницу. Да, да, в любую сельскую районную больничку. Поешь ягод, зелени какой. Живот заболел, и ты являешься к врачу. Говори ему: вот здесь, справа, всё время тупая ноющая боль, тошнит, бывает озноб. Наталкивай их на аппендицит. Операции не бойся, она простая, быстрая. Разрежут, увидят, что ничего нет, и снова зашьют, зато у тебя будет драгоценнейшая справка, подлинный документ, ты уже почти своя, почти легальная, теперь тебя не просто укусить.

Но проиграем другую пластинку, ударимся в другую крайность. Тебя всё же как подозрительную бросают в концлагерь. Что делаешь?

— Не грущу, не теряю надежды и не высовываюсь, — подумав, сказала Маша

— Годится. Именно, не высовываться. Никакой агитации, никаких скоропалительных действий к сколачиванию подполья. Задача одна — присматривайся, наблюдай, анализируй. Иногда неназойливо, как бы между делом, рассказывай о своей жизни, разумеется, по легенде, говори, что не знаешь, за что тебя взяли в лагерь, что ты ничего не имеешь против финнов.

…День 22 июня 1942 года Маша Бультякова запомнила хорошо. Ранним утром все в ЦК комсомола были уже на местах. Андропов поздоровался с каждым за руку, к себе не пошёл, а остался в комнате инструкторов. Невольно стали вспоминать, как для каждого началась война, где кого она застала, что думалось в те первые минуты. В комнате инструкторов было уже тесно, а люди всё подходили. Бультякова многих видела впервые. Рядом с Ниной Лебедевой присела крепенькая девушка с короткой мальчишеской стрижкой, на гимнастёрке у неё поблескивал начищенный значок «Ворошиловский стрелок». Были и другие в военном, но без петлиц, надел гимнастерку по такому поводу и Андропов.