Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

— Был у вас мужик ночью? — спросил Ориспяя через переводчика, не отрывая глаз от бумаги.

— Не был, — ответила Мария Ивановна.

Капитан заскрипел зубами, вытянул пистолет, ударил по столу.

— Дочь прятала, а мужику почему не открыла? С богом отослала, а он от твоей Анны гостинец тебе нёс.

— Нет у меня Анны, убили её, люди сказывают.

— Кто убил?

— Вы её убили.

Ориспяя долго глядел на маленькую седеющую женщину, на её вытертую с залысинами плюшевую жакетку с коротковатыми рукавами, из которых торчали чёрные узловатые пальцы.

— Поедешь в лагерь. Всей семьёй, муж твой, невестка — жена красного комиссара с ребёнком. Все поедете. Хватит миндальничать с вами, дикари неумытые! Даю сутки на сборы! И пошла вон отсюда, запах от тебя, как от коровьего дерьма! Вон!

Провожать пришла Люба, она давно уже переселилась в свою избу, вытирала молча слёзы уголком платка.

Повесила Мария Ивановна на дверях избы замок, ключ под нижнюю ступеньку крыльца подсунула, если Настя объявится, взяли по узлу в руку, сели на подводу, полицай уже целый час дожидался, и поехали. Только не на юг повернули, не в Вознесенье, как тешили себя Мария Ивановна с Надей, а на север. Путь их лежал сначала в пересыльный лагерь в Петрозаводске, а оттуда в далёкое Колвозеро близ Ребол в лагерь строгого режима.

Поезд в Беломорск пришёл с большим опозданием — за Онегой «юнкерсы» бомбили шедший впереди воинский эшелон, но их быстро отогнали зенитками на платформе и счетверёнными «максимами». Всё же несколько бомб пикировщики успели положить прицельно, серьёзно повредив паровоз и разворотив в двух местах железнодорожное полотно.

Управиться можно было бы часа за два, да помехой всему стал подбитый паровоз. Дорогу починили быстро, желающих нашлось хоть отбавляй. Марийка толкалась долго, ждала момента, ухватила лопату, когда разгорячённый весёлый танкист полез за кисетом, чтобы угостить зенитчика с перебинтованной головой, но лопату у неё тотчас отняли силой и велели идти кашеварить к большому костру, где уже с закопченными вёдрами возились женщины в такой же, как и она, полувоенной форме.

У Марийки всё было рассчитано: утром прибежит на квартиру, благо дом, где она квартировала, стоял недалеко от станции, быстренько вымоет голову, подошьёт свежий подворотничок — и на работу. Но всё поломалось — на дворе уже загустевали сумерки, когда Марийка вышла из вагона, еле отбившись от назойливого морячка, который всю дорогу занудно предлагал поднести к самому дому её не очень-то тяжёлый продавленный чемодан, взятый полмесяца назад напрокат у Нины Лебедевой.

Тётя Зина, хозяйка, всплеснула мокрыми руками — как раз чистила картошку к ужину, — полезла через разбросанные у плиты сырые поленья целоваться.

Марийка вынула ей большую стеклянную банку яблочного повидла, сама варила в Решме, большой клубок серых домашних ниток — подарок от мамы. Тётя Зина нитки решительно отложила в сторону, дескать, сама себе что-то свяжешь, душегрейка к зиме во как пригодилась бы, в ответ Марийка показала ей ещё один пушистый клубок, вынула пару толстых шерстяных носков. Порешили так — Марийка свяжет себе жилетку, а что останется, возьмёт тётя Зина.

За суетой не заметили, как на кухню вошла чернобровая девушка, коротко стриженная, в стираной гимнастёрке, подпоясанная новеньким брезентовым поясом.

— Вы Марийка, я вас узнала, — сказала она звонким голосом, отделяя слова друг от друга.

— Это новая жиличка, — быстро и как бы виновато произнесла тётя Зина. — Нина привела, и деньги мне уже уплатили, в бухгалтерию вашу вчера ходила. Вместо Ани будет, я так поняла. Ани-то всё нет и нет. Может, назад в Сегежу поехала, две недельки-то всего пожила, а привыкла я к ней…

— Кто распорядился? — поджав губы, спросила Мария, сверля глазами новенькую.

— Сам товарищ Могикан. В тесноте да не в обиде, сказал. И ещё добавил — вам подруга нужна.

— Вот как? Ну, добро, поживём-покрутимся. Давай лапу, будем знакомы. Тебя-то как звать-величать?

— Галя меня зовут, а фамилию, сказал Могикан, без надобности не надо лишний раз произносить.

Марийка снова кольнула глазами новенькую, вдохнула резко в себя воздух, хотела завестись, да вдруг зашлась смехом, который ни тётя Зина, ни Галя не поняли.

— И я такой была, — сказала она, отсмеявшись. — Полгода назад всего. Ты пионервожатой до этого работала, что ли?

— Точно, а как вы узнали?

— О, это сложная наука. Тебе уже говорили о деталях? О деталях в нашем деле? — подчеркнула заговорщицки Марийка.

— Говорили, — гордо произнесла Галя.

— Ну, вот и славно. Так намекнуть о деталях? Ты голову держишь так, будто у тебя на шее красный галстук, и слова ты произносишь радостно и чётко.

— Разве высоко поднятая голова недостаток?

Марийка сдёрнула берет, мотнула свалявшимися волосами и, ничего не ответив, прошла в комнату. Остановилась в проходе, положила вещмешок под свою кровать, погладила на Галиной койке подушку, вспомнив, как здесь молча первые дни лежала, поджав под себя ноги, Аня. Марийка причесалась, вышла на кухню, наотрез отказалась от чая, взяла пустой чемодан, сунув туда банку самодельного повидла, и пошла к Нине Лебедевой. У неё и осталась ночевать — не хотелось уходить от печурки, от жёлтых бликов, пробегающих по стенам, от душевного разговора.

Нина рассказала обо всём: и о делах в ЦК комсомола, и о новых кинофильмах, и о том, что пишут газеты о битве в Сталинграде, и как недавно в Беломорске работники НКВД раскрыли шпиона, и о том, какую сногсшибательную причёску сделала себе Галя Ростовская. Рассказывала о многом, а о Васе всё не заговаривала, пока Марийка сама не спросила:

— Василёк не вернулся?

— Нет, группа пока не объявилась.

Нина подбросила дровишек, в печурке на минуту потемнело, затем языки пламени поползли сквозь поленца, дрова полыхнули, и комната осветилась золотистым светом.

— А про мой орден ничего не слышно? — хрипло спросила Марийка.

— Ну, ещё рано, Машенька. Пока бумаги дойдут куда надо, пока рассмотрят, пока подпишут.

— Как думаешь, какую работу мне даст Юрий Владимирович?

— Тут и думать нечего — будешь в аппарате, будешь инструктором, Галю начнёшь готовить.

— Аню она мне не заменит. Я твёрдо решила проситься на новое задание. Если его Могикан не даст, подам заявление в военкомат.

— Ох, и задаст он тебе трёпку, Маша. Есть, скажет, комсомольская дисциплина — и точка. Мне, знаешь, как попало, я-то сколько уже сижу без движения. Он мне говорит: «Понадобишься — позовём».

— Могикан на Олонец меня метил, да что-то не сладилось. И верно, какой из меня секретарь райкома тогда был, весной. Теперь поумнела, хочу сама попроситься в подполье…