Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Пришли к своей ёлке, полезли в шалашик, улеглись, и Калинин опечаленно заметил:

— Эх, сироты мы, был бы рядышком уважаемый Юрий Борисович Афанасьев со своей рацией, пусть бы отстучал в Беломорск версию рыбака. Плохая новость всё же лучше неизвестности.

На следующий день после скудного завтрака, замёрзшие, невыспавшиеся, они покинули лагерь и побрели лесом, просеками на юг с тем, чтобы завтра выйти к Топорной Горе. Шли весь день, плелись медленно: у Кудряшова совсем распухла нога. Ночевали снова под елью, засыпая на полчаса и просыпаясь от пронизывающего холода.

На второй день наткнулись на глухую дорогу, сориентировались по карте и поняли, что ведёт она в Топорную Гору, заспешили и вскоре уже, выбрав подходящее место на горушке, стали наблюдать за селом. Длинные избы припорошены снегом, огороды, луг — всё вокруг белым-бело, лишь озеро весело голубело под солнечными лучами, прорвавшимися сквозь мутные тяжёлые облака. Взглянув на солнышко, Марийка воскликнула:

— Ребята, а ведь сегодня 7 ноября. Сейчас в Москве идёт парад. С праздником, дорогие товарищи! Хорошо бы устроить салют, ну а если нельзя, то давайте заведём пир на весь мир в честь 25-й годовщины Великого нашего Октября. Что у нас ещё осталось?

Калинин развязал мешок, вынул банку тушёнки, достал остаток сухарей, поколебавшись, дал каждому по сухарю — больше обычной нормы, разломил на три части плитку шоколада.

В Топорной Горе, разделённой на два хутора, они насчитали четырнадцать домов, гарнизона не обнаружили. Жизнь в селе словно замерла, изредка появлялся кто-то на улице, даже собаки не лаяли. Вот проехал на санях старик в поле, очевидно, за сеном.

После полудня, пронаблюдав ещё пару часов, решили пройти с огорода в крайнюю избу, стоявшую у поворота дороги.

Сени были открыты, и они, постучав, зашли в дом. У печи хозяйничала пожилая женщина, у окна заспанный сгорбленный дед вязал сети, за столом, отвернувшись от икон, кормила грудью ребёнка молоденькая женщина, почти девочка.

Марийка и её товарищи поздоровались по-карельски. Мария сказала, что идут они издалека, намёрзлись, хотели бы обогреться.

— Разве вы не из гарнизона? — поинтересовался дед.

— Из какого? — осторожно спросила Марийка.

— Ну, из этого, ближнего, что мост на Кульмас-губе охраняет.

— Нет, мы из другого, — сказала Марийка. — А у вас в деревне разве солдат нет?

— Нету, слава богу, — вырвалось у хозяйки. — Приходят, правда, с этого самого гарнизона, что на большой дороге, молоко берут, рыбу покупают. Вы ежели что хотите купить, так в нашей избе выйдет вам разочарование — рыбы у нас нету, молоко коровка даст на Крещение после отела. Вон там, у Белкиных, напротив, есть, идите к ним. Идите, идите, а то дитя вас испугалось.

— Там финнов крепко уважают, — буркнул дед.

— Дедушка! Дорогой дедушка! Не финны мы. Советские мы, из Беломорска, — вырвалось у Марийки. — С праздником пришли вас поздравить! Не верите? Глядите, вот газеты, наши, советские! Специально такие маленькие, чтоб удобнее прятать, передавать из избы в избу, напечатаны для тех, кто под пятой у оккупантов страдает. Вот, читайте, «Ленинское знамя» 16 октября, наша карельская газета. Не забыли? Заявление Советского правительства об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершённые ими в оккупированных странах Европы. Знаете, как фашисты людей губят? Тысячами убивают, голодом морят в лагерях. В Петрозаводске шесть лагерей сделали, не слыхали? Вот, дальше — «От Советского Информбюро» — как бьётся наша Красная Армия, как твёрдо стоит Сталинград.

— Накрывай на стол, хозяйка. Раздевайтесь, садитесь, рассказывайте, дорогие гости.

— Дедушка, а ты помнишь приказ финских властей, — зашмыгала носом молодуха, кормившая ребёнка. — Вчерась егеря снова заходили: если кто укроет «рюсся» — расстрел.

— Тихо! — крикнул дед. — Ставьте на стол, что бог послал. Праздник сегодня!

Пока обедали, в избу прошмыгнул соседский мальчонка, хозяйка что-то шепнула ему, и вскоре в горницу набились люди. Маша и Калинин рассказывали и о делах на фронте, и о том, какой паёк получают рабочие на заводе в Беломорске, и о том, как безбожно финны сплавляют по рекам к себе в Финляндию отборный лес. Марийка раздавала газеты и вдруг в одной пачке обнаружила тонкий длинный свёрток. Развернула, и все увидели два красных флага.

— Повесить бы над самым высоким домом! — крикнула она звонко.

— Э, внучка, — вздохнул дед. — Подождём чуток. Не время пока. Давайте так — пусть каждый в руках подержит. Силу сие знамя и так даст, рука к сердцу ближе, чем глаз.

Все сгрудились у флагов, трогали их бережно, гладили пальцами золотистый серп и молот…

Марийка порылась в вещмешке и достала старательно сложенную большую газету, разгладила её на коленях. Это была «Правда». На первой странице всем бросились в глаза лозунги ЦК ВКП(б) к 25-й годовщине Октября. Марийка подняла высоко газету и громко, торжественно прочитала:

«Братья и сёстры! Русские, украинцы, белорусы, молдаване, карелы, временно проживающие под ярмом немецко-фашистских захватчиков, раздувайте пламя народного партизанского движения!»

— Слышали, товарищи? Центральный комитет нашей большевистской партии обращается прямо к нам, карелам, зовёт на борьбу. Не пропустим мимо ушей этот призыв. Расскажите о нём тем, кто может держать оружие, кто крепок духом, пусть поднимаются на борьбу. Смерть захватчикам!

Калинин сидел на лавке у окна и зачарованно глядел на одухотворённое, прекрасное лицо Марии. Вдруг боковым зрением он заметил на улице какое-то движение, резко повернулся к окну — там на дороге, широко расставив ноги, стоял рослый финский солдат с двумя котелками. К нему поспешил невзрачный мужичонка в самодельном тулупчике. С крыльца избы, стоявшей поодаль, спускалась моложавая полная женщина в цветастом полушалке, заулыбалась, заговорила с солдатом, но её перебил мужичонка, крича ещё что-то издали и показывая рукой на окно, как раз на то, откуда, отступив чуток в избу, глядел Калинин.

— Кто это? — хрипло выкрикнул сержант.

— Перкале! Принесли черти за молоком. Этот-то к Белкиным повадился, сейчас сведётся. Сапёр это из 36-го батальона, — доложил дед.

— А этот холуй Кирилка что ему талдычит? Видишь, деда, видишь, на нас указывает! — взвизгнула тоненько молодуха.

Солдат шутливо обнял свою собеседницу, потом оттолкнул, чтоб не загораживала дорогу, и прямиком зашагал к их избе. Тогда мужик, хлопнув себя от досады ладонями по бокам топорщившегося полушубка, что-то крикнул ему вдогонку. Солдат остановился словно вкопанный, обвёл долгим взглядом окна — Калинину даже показалось, что тот увидел его, — и, повернувшись, испуганно затрусил вверх по дороге из деревни.