Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Калинин рванулся к двери, схватил стоявший в углу вместе с ухватами автомат, выскочил на высокое крыльцо, дал одну короткую нервную очередь, вторую. Сапёр споткнулся, упал, выронил котелки, но тут же упруго вскочил, побежал, пригнувшись, зигзагами, поддерживая повисшую руку, добежал до ольшаника, завернул за него.

— В какой стороне гарнизон? — крикнул Калинин, входя в избу.

— Солдат туда побёг. Там за горушкой он! — перебивая друг друга, закричали женщины. — Три версты!

— Значит, у нас есть полчаса. Пока поднимутся по тревоге… Машина у них есть, грузовик?

— Был летом, дрова возили, нас заставляли сухостой рубить смоляной, — ответили женщины хором.

— Рота, по коням! Одеваться! За мной!

— Товарищи! — закричала Марийка. — Возьмите эти алые флаги, они понадобятся совсем скоро. Верьте, наши придут. Разберите газеты, отдайте их людям, отнесите в другие сёла. Пусть все знают правду. Прощайте, товарищи, помните нас!

— Папаша, прости, что так вышло, — заговорил, захлёбываясь, Кудряшов. — Может, конечно, стрелять не следовало, мы вас подвели. Сейчас каратели приедут. Простите, родимые…

— Бедная моя головушка, спасите, люди добрые, — взвыла молодуха, но в избе уже никого не осталось.

С трудом перетащив Кудряшова через добротную косую изгородь, перечёркивающую пополам заснеженную пожню, все трое медленно уходили под горку к лесу. За каждым отчётливо чернела цепочка следов. Последним, опираясь на автомат, брёл, волоча ногу, Кудряшов. Оглянувшись назад, на длинную избу, где они только что были, он поскользнулся, упал, скорчился и заскрежетал зубами.

— Впёред, рота! Совсем ничего осталось до сумерек, — подал голос шагавший впереди Калинин. — Уйдём мы от них, слово командирское даю, уйдём. Веселее, братва! Догоняй! Идти след в след!

— Ну, вставай же, родименький, — тянула за руку Марийка стонущего Кудряшова.

— Вперёд! Я приказываю! — закричал Калинин, грозно передёрнув затвор автомата.

Кудряшов, поддерживаемый Марийкой, прошёл десяток шагов и снова повалился набок, на больную ногу.

— Уходите, я их задержу. Вы спасётесь. Бегите, ребятки, каждая минутка дорога.

Подскочил Калинин, присел рядышком, взглянул в покрытое крупными каплями пота, посеревшее лицо друга, бережно отёр его ладонью.

— Что ж ты так, кореш? Нам с тобой ещё надо горы свернуть, ещё я на твоей свадьбе хочу кадриль поплясать…

— Уводи девчонку, сержант. Ей грех умирать. Это нам, красноармейцам, положено, а ей… Бегите, я заслоню. И не бойся, живым я им не дамся, они от меня ничего не узнают.

Калинин неторопливо встал, огляделся, увидел вдалеке за голыми березами чернеющий овин.

— Не брошу! Мы в один день с тобой присягу принимали. Да ещё должок за мной числится. Кто меня весной под Ухтой на себе волок? Видишь ригу, там схоронимся, я следы сейчас запутаю. А найдут — мы там, как в крепости, будем, пусть сунутся. Ночью выберемся тихонько.

В овине было тепло и сухо, пахло соломой, сыромятной конской сбруей. Глаза скоро привыкли к темноте, и они увидели у задней стены заботливо уложенные снопы, а посреди риги невысокую печку, сложенную из дикого битого камня. Долго грели руки об её тёплые шероховатые бока.

Здесь вскоре и дали разведчики свой последний бой.

Взвод пограничного егерского батальона, несший охрану на 15-м километре дороги Паданы—Медвежьегорск, вошёл в Топорную Гору уже затемно. Пустив от дома Белкиных впереди себя двух овчарок, слегка поплутав на следах, тридцать солдат под командой старшего сержанта окружили ригу. Собаки, беснуясь на крепких ременных поводках, рвались к двери.

— Рюсся, сдавайся! — заорал по-русски старший сержант.

Разведчики молчали. И лишь когда финны принялись бить прикладами в дверь, заговорил автомат Калинина. Марийка, выстрелив из пистолета, запела:

Бой длился недолго. Егеря взорвали гранатой дверь и тут же сразу бросили в темноту овина ещё две гранаты, полыхнувшие красными дымными столбами.

Марийку подбросило, оглушило, но она, лёжа за каменкой, продолжала стрелять. Слева, захлебнувшись, замолчал автомат Кудряшова, где-то сзади застонал Калинин.

— В какой день умираем, ребята! Каждый выстрел прицельный! — крикнула Марийка, выплёвывая сгусток крови.

— Рюсся, руки вверх!

— Не дождётесь…

Марийка приподнялась на локте, прицелилась в светлеющий широкий квадрат, в котором замаячили две зыбкие чёрные фигуры, нажала на крючок — выстрела не было: кончились патроны, опустела вторая, последняя обойма.

В риге стало тихо, лишь изредка мычал Калинин да сухо щёлкал курок пистолета Марийки, затвор которого она судорожно дёргала на себя раз за разом.

Финны, крадучись, скользнули в овин, набросились на полуживых разведчиков, вытащили на подворье, осветили фонариком-динамкой.

Кудряшов был мёртв. Калинина, потерявшего сознание, прикончили автоматной очередью в упор, сорвав с шинели финские знаки различия. Их двоих так и оставили лежать под стеной овина.

Контуженная Марийка, мотая отяжелевшей головой, еле стояла на ногах. Старший сержант послал за повозкой, и в ожидании двое солдат завели её в дом к бабушке Марии Антоновой.

Марийку толкнули на лавку у выскобленного стола, она стянула шапку, вытерла ею закопчённое, окровавленное лицо, тускло освещённое красноватым светом небольшой керосиновой лампы. С печи на неё глядели, не мигая, двое мальчуганов, Федя и Тимоша.

Бабушка Матвеевна засуетилась, достала из печи чугунок со щами, миску с тёплыми ржаными калитками.

— Ты чья будешь? — спросила бабка по-карельски.

— Отца и матери.

— Звать-то как?

Марийка не ответила.

— Из какого села?

— Пряжинская я.

Солдаты, плохо понимавшие карельский язык, косились на старуху, но не мешали.

— Щей сейчас налью, калитки бери.

— Не стану. Не надо мне уже ничего.

Как ни уговаривала Мария Матвеевна, Марийка к еде не притронулась. Так и просидела немо, прислонившись подёргивающейся то и дело спиной к стене, не мигая глядела на пляшущий оранжевый язычок лампы.

Когда уводили, Матвеевна украдкой сунула ей свои вязаные варежки.

— Спасибо, бабушка. Не пригодятся.

Её увезли на паданскую дорогу, туда, где справа, у развилки на Топорную Гору, стоял штабной домик и чернели высокие землянки егерей.

Допрашивали Марийку всю ночь. Она теряла сознание, её отливали водой, снова допрашивали, но она лишь мотала окровавленной головой.

Утром, чуть забрезжил хмурый рассвет, её повели на опушку леса. Там уже с лопатами трудились двое солдат. Яму вырыли неглубокую. Марийка шагнула на край её, собрала все силы, чтобы не качнуться, не упасть.