Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

— …

— …Галочка, ты что, тоже меня обвиняешь?! (значит, обвиняли еще кто-то)

— В чем?

— В том, что я втянул его (Тимура) в это дело…

— В какое дело! Я не знаю…

— Я не позвонил раньше, так… так как… два дня провел в прокуратуре (и пяти минут не нашлось!). Мы разрабатывали версии. (Разумеется, это ложь). Не разборчиво… Пьет? Галочка, а может быть, тут замешана женщина? (с чьей-то подачи, исходящей от человека, очень близкого к семье Хлебниковых, в эти дни начала, в том числе и в печати, муссироваться версия «заказа» убийства Тимура его женой!).

— Да, и ревнивый мужик расстрел Тимура у подъезда. Жанн, ты же знаешь, что он любил Наденьку до сумасшествия!..

— А деньги у него не вымогали?

— На работе?.. — Это уже с издевкой, поскольку мама Надежды Юрьевны прекрасно понимала наигранность этого спектакля.

— Нет, на работе у них денег нет, я знаю. Может дома?

— А дома-то у них никогда денег не было. Надьке сейчас нечем ни за похороны, ни за детскую поликлинику заплатить.

— Галочка, мы дадим ей сколько денег, сколько нужно, я вам привезу. (Вот воистину нет чести у человека — до сих пор везут!).

— А зачем нам? Звони жене, вези ей! (Что разумно и понятно).

— Нет, я хочу встретиться и поговорить с Юрой. (То есть без этой встречи не повезет и ничего не даст — странная зависимость!)

— Не надо… Звони Наде…

— Я не могу. Я сейчас очень занят. Должен прилететь очень важный человек — я обеспечиваю ему охрану… Автоматчиков… Охраняемый особняк… Вот если с ним что-нибудь случится, она вообще ничего не получит. (Это речь о Марке Волошине, с которым, по всей видимости, все же что-то случилось, поскольку вдова ничего и не получила! Да и странно: к Юре с деньгами есть время заехать, а к его дочери — нет…).

— А что с ним может случиться?

— А мы не знаем, кто из нас будет следующим. А у Нади сейчас все уляжется. Она молодая женщина. Я лично заберу ее с детьми жить в Германию. (Охотно верим… Наверное этот генерал сосед такому преданному России и народу Её, как и единственный президент СССР Горбачев, что так точно выполняет обещания!).

— Жанн, по всем вопросам звони ей.

— Ну, может быть, я встречусь с Юрой, деньги подвезу? Я хочу с ним поговорить…

— Ему с тобой незачем встречаться!..

Кроме распечатки этого разговора в материалах дела, он сохранился записанным дословно на страницах «Черного дневника» — Надежда Юрьевна переписала разговор из материалов дела в один из приезд в прокуратуру…

Думается, что толкования на эти строки излишни, пояснения ждут своего времени, и прежде всего объяснений ожидает сама Надежда Юрьевна. Мама ее упокоилась несколько месяцев назад — Царствие ей Небесное! Жанн же Федорович навряд ли сможет перебороть себя, представ с поникшей виноватой головой, принося свои извинения. Да! Он русский офицер, и да — как он заявит скоро Пылеву, — на предательство не способен, во что мы охотно верим, так же как и в то, что только что прочитанное не что иное как ошибка, по какой-то причине совершенная и забытая. Я, как тоже русский офицер, смею напомнить о ней, ибо считаю, что исправленная таковой уже не считается. Все в Ваших руках, господин генерал! Либо о нас с Вами будут помнить как о бывших военных, окончивших свою карьеру на службе у криминала, либо… — я свой выбор сделал, он очевиден в этих строках…

Примерно 19 января я вернулся из Киева, не достигнув цели. «Цель» на этот период находилась вне моей досягаемости. Только 22 января, то есть на следующий день, после состоявшихся похорон Тимура, Григорий Гусятинский вернется с острова Тенериф Канарского архипелага, что мне станет известно на следующий день.

Добравшись на скором поезде до Москвы с купленным в столице Украины огромным синтезатором, в котором возвратился в столицу разобранный карабин, я отдохнув несколько часов, позвонил Андрею Пылеву, пологая получить от него хоть какую-то информацию о своем шефе, ибо отступать от своих планов не собирался! В его голосе слышались нотки нервозности и неуверенности. Попросив перезвонить через несколько минут, он позвонил сам, приглашая приехать к нему домой вечером, дружелюбно добавив: «Поболтаем, чайку попьем», что чуть не обернулось для меня последними минутами моей жизни.

Я подробно описал произошедшее в этот вечер в своих воспоминаниях «Ликвидатор», что стало поворотным моментом, причем не только в моем существовании. Отмечу лишь — смыслы этой встречи для братьев Пылевых и для меня разнились, но по прощании имели один — смерть Гриши. Первое, что было сделано Олегом Пылевым, через запугивание и проверки — выяснение причины моей поездки в Киев. Поняв, зачем я совершил это путешествие, оба обрадовались, поскольку видели в устранении Гусятинского для себя единственный выход для спасения своих жизней. Общение вытекло в другое русло — спокойное, миролюбивое в отношении меня, обещающее много в перспективах. Последнее меня не очень интересовало в союзе совместном с Пылевыми, поэтому, получив уверения в помощи в виде информации, я откланялся, радуясь, что остался жив, здоров и не лишившимся надежды на предполагаемое освобождение от оков…

Точный день отъезда назначен не был, ориентировочно 23 января. В помощь мне, а скорее, присмотра ради, был определен Сергей Елизаров, единокровный брат обоих, впрочем, весьма достойный человек, занимавшийся в основном вопросами быта старших родственников.

В разговоре была затронута тема «МАРВОЛА» и перспективы, открывшиеся теперь перед «профсоюзом», правда, никакой конкретики, только общие фразы. А ведь было видно насколько трагедия одного человека, только потерявшего мужа, в глазах Олега была уже далеко в прошлом, не интересна, будто ничего и не случилось. Наверное, так со многими происходит, тем более что на смену одной решенной проблеме приходили во множестве следующие. Эти головы «лирнейской гидры» вырастали, делая многих менее чувствительными к чужим переживаниям, предполагаемым потерям, смертям — главное, сегодня не мы потеряли, не нас хоронят, не мы арестованы!..

Двадцатого, как просила вдова, гроб с телом ее мужа привезли домой. Только ей известно, что это было за событие, и чего стоило для нее. Превозмогаемые, еще не остывшие эмоции недавнего счастья, пылавшей страсти, теперь не находящие отзыва, еще чувствуемые прикосновения, слышимый голос, произносимые им слова, не осознанная потеря того, кто сейчас возлежал грудой остывшего мяса, когда-то бывшей Тимурищем. Ее тянуло к нему, и отталкивало одновременно, интуитивно отбивая в мозгу: «Это уже не он, все, что осталось, хранится в памяти и сердце!».

Если долго смотреть на человека, лежащего в гробу, приходит странная мысль: «О чем он сейчас думает?» [65] Это гораздо лучше, чем: «Вот бы посмотреть, как плачут обо мне, лежащем вот так же!» — ответ перебарывает очевидное «ни о чем» и звучит в висках, какими-то утверждениями. Стоит ли удивляться, ведь в это время душа усопшего еще не покинула этот мир, путешествует по прежним местам, навещает дорогих когда-то людей, присутствует на соответствующих мероприятиях, и было бы невероятным, что раскрытые, переживающие по-настоящему сердца не чувствовали близко находящейся ауры любимого ими человека…