Иван Лыков - В грозный час

Первым пришел в себя Бирюков:

— Все живы?

— Кажется все, — пошевелился Петровский, зажимая ладонью кровоточащую ссадину на щеке. У меня со лба тоже капала кровь, от удара о броню голова наполнилась чугунным гудом.

— Живы-то живы, — подал голос Осташков, — да вот куда мы попали? В волчью яму, что ли?

— Разрешите открыть люк, выяснить обстановку? — обратился ко мне Бирюков.

— Только осторожно. Гитлеровцы наверняка держат нас под прицелом.

Бирюков приподнял крышку люка, огляделся. Через минуту доложил:

— Под обрыв загремели, в речку. Но здесь мелко, только гусеницы в воде. Противника пока не видно…

— Подняться сможем?

— Вряд ли. Спуск крутой, но попробовать надо.

— Давай, Петровский, заводи!

Двигатель долго не хотел заводиться. Наконец с перебоями заурчал, набрал силу. Петровский включил заднюю передачу, и танк, проламывая лед и тяжело оседая в илистом грунте, начал карабкаться вверх. Но береговой склон был настолько крутым, что даже нашему могучему KB не хватило силы, и он, дойдя до середины, сполз вниз. Так повторилось несколько раз.

К счастью, фашисты, видимо, еще не опомнились или просто потеряли нас из виду. Да и не мудрено было потерять: только что шел на виду у них танк и вдруг исчез, словно сквозь землю провалился.

Пока нас еще не обстреливали. Но так долго продолжаться, конечно, не могло. Как только гитлеровцы обнаружат танк, да еще в таком незавидном положении, они сразу же постараются отплатить нам за все свои потери и страхи.

Взглянул через триплекс. Так это же речка Воря, которая, как помнится по карте, обходя с севера Коркодиново, делает здесь замысловатый изгиб, почти посередине которого, на левом берегу, стоит деревня Березки — цель нашей следующей атаки. Отсюда она даже видна, хотя и затянута снежной пеленой.

Петровский уже выбился из сил, а танк все еще не мог преодолеть последние два метра крутизны. Когда KB скатился вниз в очередной раз, водитель сказал:

— Ничего не выйдет. Сидеть нам здесь.

— Ну да, — возразил молчавший дотоле Кудрявцев. — Ждать, пока нас фашисты поджарят?

— Бирюков, а что, если попробовать пройти вдоль берета?

— В сторону Березок?

— Совершенно верно. Метров через триста должен быть пологий берег. Там и поднимемся.

Бирюков помолчал, обдумывая мое предложение. Потом произнес:

— Да, назад нам все равно хода нет.

Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент Осташков доложил:

— Товарищ комиссар, фашисты!

— Где?

— Влево смотрите. Вон бегут, торопятся. Угостить? Все посмотрели туда, куда указывал Осташков. Верно: с левого берега через речку спешили к танку десятка полтора гитлеровцев. Впереди, в длинной, перехваченной портупеей шинели, бежал офицер. В его руке был пистолет, и он время от времени помахивал им, подгоняя своих солдат.

— Они думают, что мы тут все размокли и дрожим, — недобро усмехнулся Осташков, разворачивая башню в сторону фашистов. Застучал пулемет. Словно переломившись в талии, первым с разбегу ткнулся в снег офицер, за ним — несколько солдат. Остальные быстро повернули назад. Им вдогонку Остатков послал еще одну очередь.

— Гони вдоль берега, — приказал механику-водителю Бирюков.

Двинулись по узкой прибрежной полоске. И ни влево нельзя повернуть, ни вправо. Справа — речка Воря, а слева — отвесная глинистая стена. Но метров через двести она вроде бы стала ниже. Мы уже наметили место, где можно было вывести танк, но вдруг увидели: прямо перед нами, на взлобке, в каких-нибудь трехстах метрах, стояли четыре вражеских орудия. Два из них были повернуты в нашу сторону. Значит, ждут, чтобы ударить наверняка.

— Осташков!

— Вижу! — отозвался командир башни. И в этот момент из стволов вражеских орудий вырвались языки пламени…

Первый снаряд угодил в гусеницу. Танк крутанулся на месте и застыл. Второй пришелся в башню, снес верхний люк. Осташкова и Кудрявцева ранило.

Фашисты больше не стреляли. Наверное, подумали, что с танком покончено.

Стало тихо. Лишь слабо постанывал Кудрявцев да вполголоса чертыхался Осташков.

— Что будем делать, комиссар? — спросил Бирюков. С его голосе слышалась усталость.

— Сначала позаботимся о раненых. Осташков, вас сильно задело?

— Меня не очень, — отозвался командир башни, — Кудрявцева, кажется, сильнее.

— Сможете спуститься вниз, на днище?

— Сможем, если нас поддержат.

— Радист!

— Здесь! — послышался в ответ звонкий, как у девушки, голос.

— Помогите раненым.

— Есть! Я сейчас…

Как-то было странно слышать радостное восклицание молоденького радиста. Но я понял: обрадовался он потому, что наконец-то и о нем вспомнили, что он нужен товарищам.

Кудрявцев и Осташков спустились вниз, на днище танка. Мы с Бирюковым заняли место у пушки.

— Теперь посмотрим, кто кого, — деловито сказал младший лейтенант, досылая снаряд в казенник. Лицо командира танка было, как всегда, непроницаемым. — Давайте, товарищ комиссар…

Быстро развернули башню. Выстрелили. Но наш снаряд разорвался в какой-нибудь сотне метров от танка.

— Вот гады, — выругался Бирюков, — прицел сбили. Давайте наводить через ствол.

Навели через ствол. Разрыв встал почти у самых пушек. Гитлеровцы заметались. Еще бы! Такого коварства со стороны экипажа обреченного, казалось бы, танка они явно не ждали.

Третий снаряд лег точно. Одно орудие перевернулось, большая часть прислуги второго была убита или ранена. Уцелевшие бросились бежать в сторону Березок. Их мы достали пулеметной очередью. Нет, не так просто нас взять!

Не успели развернуться в нашу сторону и две другие пушки.

Когда все было кончено, Петровский выбрался из танка, осмотрел ходовую часть и, вернувшись, сообщил, что с ремонтом ничего не выйдет — вдребезги разбит ленивец.

— Ничего, — заметил Бирюков, — продержимся. А там наши Коркодиново возьмут, выручат.

— Коркодиново им давно пора бы взять, — проворчал механик-водитель.

Это волновало и меня. В самом деле, почему батальон не пошел на Коркодиново? Вышли из строя все танки? Поступил неожиданный приказ изменить направление атаки? Разыгрался встречный бой? Мы терялись в догадках, не предполагая даже, что причина задержки батальона была самой простой: после Ильенок наши товарищи, увлекшись преследованием, пошли не за нами, в сторону Коркодиново, а прямо. И пока добивали отходивших фашистов, кончились боеприпасы, на Коркодиново не с чем было идти. Про нас же, как выяснилось впоследствии, толком никто ничего не знал. Посчитали, что мы где-то задержались.

Прошло около часа. Было тихо. Хотелось есть. У Петровского нашлась пара сухарей. Каждому досталось по маленькому кусочку. Погрызли — ничего, жить можно. Стали совещаться, что делать дальше.