Иван Лыков - В грозный час

— Командующий и член Военного совета сорок девятой армии в основном довольны действиями бригады. — Полковник Дружинин вышел из-за стола, собираясь, видимо, по привычке походить взад-вперед. Но в землянке было очень тесно, и комбриг вернулся на свое прежнее место. — Однако воюем мы еще плохо. Потому и несем большие потери.

— Так фашисты же вон как огрызаются! — подал голос командир батальона легких танков старший лейтенант Г. Н. Начинай.

Дружинин недовольно прищурил свои серые неулыбчивые глаза, жестко сказал:

— А вы бы хотели, чтобы они нам деревни и города за здорово живешь отдавали? Этого не дождетесь. Враг будет зубами держаться за все, что сумел захватить.

Далее комбриг конкретно указал на причины, которые мешают нам лучше воевать. В частности, мы ведем еще слабую разведку противника, некоторые командиры стремятся любой ценой добиться успеха. А цена эта подчас бывает неоправданно дорогой. Мешает нам и нечеткость во взаимодействии подразделений с поддерживающими их огневыми средствами, неэффективное использование танкового вооружения.

— И вот вам свежий пример, — сказал Дружинин. — Сейчас в бригаду поступают великолепные танки — КВ. Их, правда, пока немного, но все равно это грозная сила. А как мы используем их вооружение? Из пушки и спаренного пулемета огонь ведем, а вот курсовой пулемет остается не у дел. Почему? Да потому, что наши стрелки-радисты плохо обучены стрельбе. Это разве порядок?

А взять расход боеприпасов. Да, с ними и с горючим сейчас трудно. Нет дорог, снабженцы еле-еле к нам пробиваются. И все же мы имеем боеприпасов больше, чем месяц-два назад. Но вот на днях мы проверили в одном танке расход снарядов, и оказалось, что в бою экипаж истратил их всего-навсего три. Три снаряда на весь бой! А остальные? Остальные, оказывается, экономил, хотя и было куда стрелять. Между прочим, — тут полковник повернулся в сторону старшего лейтенанта Начиная и сидевшего рядом с ним комиссара батальона политрука Алборова, — танк этот ваш, товарищи.

Командир батальона легких танков попытался было что-то возразить, но Дружинин жестом руки велел ему помолчать.

Совещание продолжалось. После комбрига выступил комиссар бригады Кропотин. Он коротко рассказал об организации партийно-политической работы в изменившейся обстановке.

— Нам некогда сейчас проводить большие мероприятия, — подчеркнул Алексей Кондратьевич. — Нет для этого возможностей, да и не в них суть. Основной формой партийно-политической работы является постоянный личный контакт комиссара, политрука с людьми. Сейчас это особенно важно. Наши бойцы рвутся в бой, и надо все время поддерживать у них это стремление.

Посоветовав шире привлекать к работе партийных и комсомольских активистов, комиссар в заключение поздравил всех с наступающим Новым годом, пожелал быстрейшей окончательной победы над врагом.

— Пелевина и Лыкова прошу остаться, — сказал комбриг, закрывая совещание.

Мы с Григорием Ефимовичем переглянулись и подошли к столу.

— Значит, вот что, — сказал Дружинин. — Завтра вы оба поедете в Москву. Возьмите с собой своего помпотеха и механиков-водителей. Поедете не развлекаться, а получать танки. Их у вас сколько осталось?

— Две тридцатьчетверки, три БТ, и сегодня вышел из ремонта KB, — доложил Пелевин.

— Ну, за KB вам бы следовало шею намылить, — недовольно заметил комбриг. — Такую машину не уберегли: на мину напоролась… Да уж ладно, на первый раз прощу. Так вот, имеющиеся танки передайте в первый батальон, у них скоро горячие дела начнутся, а экипажи безлошадные (так у нас в шутку называли тех, кто не имел машины). Люди до вашего возвращения пусть занимаются учебой. Оставьте за себя заместителей — и вперед. Чтобы вас завтра утром в бригаде уже не было. Ясно?

— Так точно, — чуть ли не в один голос ответили мы, радуясь и предстоящей встрече со столицей, и тому, что получим наконец-то новую технику.

Комбриг заметил наше настроение, усмехнулся:

— Ну, расцвели, как красные девицы. Ведь это мы вам вроде поощрения даем за умелые боевые действия. А так бы других откомандировали. Понятно? Идите. Необходимые документы выдаст вам начальник штаба…

Начальник штаба капитан А. Ф. Смирнов, вручая нам бумаги, грустно вздохнул:

— Завидую я вам: Москву посмотрите, Новый год там встретите, в баньку сходите. Может, даже в Большой театр попадете.

Когда мы уезжали, танкисты батальона напутствовали нас:

— Кланяйтесь белокаменной. Скажите родной, что теперь ей бояться нечего. Фашистов мы отбили и будем гнать до самого Берлина.

Капитан Смирнов как в воду глядел: все его предположения сбылись. Хотя у нас почти не было свободного времени, мы все же выкроили пару часов, чтобы осмотреть город. Облик Москвы был все еще суров — в небе аэростаты воздушного заграждения, на окраинах баррикады, противотанковые ежи, патрули на каждом шагу, сандружинницы с противогазами и красными повязками на руках. И тем не менее уже чувствовалось, что жизнь в городе входит в нормальную колею. Это было видно и по настроению москвичей. На улицах люди оживленно беседовали друг с другом, улыбались, некоторые несли маленькие зеленые елки, ребятишки безбоязненно и весело играли в снежки. И даже дома казались какими-то светлыми, праздничными — то ли под лучами солнца, то ли от радости их обитателей.

Сходили мы, как и предполагал начальник штаба, в баньку. Да не в простую, а в знаменитые Сандуновские, где первый раз за столько месяцев намылись всласть. После этой процедуры наш Иван Антонович Сечной целый час сидел в задумчиво-сладостном оцепенении, будто боялся стряхнуть с себя ощущение свежести, тепла и чистоты. А потом очнулся и вздохнул мечтательно:

— Эх, сейчас бы кружечку пива или кваску домашнего. У меня жинка, знаете, какой квасок умеет готовить!

Вечером того же дня нам удалось попасть в Большой театр. Шла «Травиата» Верди. В зале было много фронтовиков. Слушали волшебную музыку великого итальянского композитора, на короткий миг забыв о том, что идет война и скоро надо будет опять бросаться в бой, где кого-то из нас, может быть, поджидает смерть.

Когда мы уезжали в Москву, ко мне обратился фельдшер батальона Рукавишников с просьбой навестить его родных и передать им гостинец — баночку тушенки и кусок хозяйственного мыла.

— Мама и сестра будут вам очень рады, — сказал Рукавишников. — А если еще и Новый год у нас встретите, то это будет совсем замечательно.

И вот сейчас мы решили воспользоваться этим.

— Хоть вспомним, какой он, домашний уют, — заметил Пелевин, усаживаясь в эмку. — А то совсем отвыкли.

Рукавишниковы жили более чем скромно. Когда мы выложили перед ними кое-какие продукты из привезенного с собой сухого пайка, они долго и упорно отказывались от всего, волновались, а потом изо всех сил старались нам угодить. Было очень хорошо в этой доброй рабочей семье, гостеприимство которой было естественным, искренним. Каждый из нас невольно вспоминал своих. Родные Сечного жили в то время на Курщине, оккупированной фашистами, и Иван Антонович ничего не знал о их судьбе. Семья комбата эвакуировалась куда-то в глубь страны. Последнее письмо Григорий Ефимович получил месяц назад. И все это время он переживал за родных, хотя и старался не показывать виду.