Иван Лыков - В грозный час

Да, в самом конце учебы на курсах. Ибо он, этот долгожданный конец, все же настал! Выстроившись на плацу, мы слушали такие радостные для нас слова приказа:

«…Нижепоименованных политработников, окончивших в октябре 1942 года курсы, направить в распоряжение начальника Карповских курсов усовершенствования политсостава:

…Батальонного комиссара Лыкова И. С.

…Батальонного комиссара Усатого И. Т…»

— Вот здорово! — восклицает Николай Трофимович Усатый. — Мы с тобой вместе!

— Здорово-то здорово, — осаживаю я его. — Но только почему же не в действующую?

— Оттуда в нее прямой путь, — успокаивает меня Усатый и, хитровато улыбаясь, говорит: — Жми к начальству. Спасибо скажи. Оно же о тебе печется.

— Не пойму, о чем ты толкуешь, — недоуменно пожимаю я плечами.

— Чудак человек, — снова улыбается Николай Трофимович. — Да Карповские курсы… Это ж рядом с Горьким! Там и до Пензы — рукой подать. Можешь и своих проведать.

Забегая вперед, скажу, что все получилось именно так, как и предполагал Усатый. Я побывал в Больших Вьяссах, встретился с женой. Впервые увидел свою дочурку. Познакомился и с пензенской деревенькой той поры. Трудно тогда там жилось. У местных жителей хоть что-то в огороде было, а у эвакуированных…

Председатель колхоза оказался человеком очень внимательным. Слушая меня, понимающе кивал головой: верно говоришь, комиссар. А выслушав, сказал:

— Рады бы помочь, да сам понимаешь… Но кое-что сделаем. Килограммов десять картошки выпишем. Ведь с малым ребенком она…

Но все это будет позднее. А тогда, после выпуска, мы пошли прощаться с Ташкентом. Долго бродили по его нешироким, тенистым улицам, где зелень почти скрывала от глаз небольшие, чаще всего одноэтажные, здания. Побывали и в старой части города.

Ташкент… Сердце республики, трудящиеся которой в тяжелые октябрьские дни 1942 года обратились с пламенным письмом к своим землякам-фронтовикам. Почти два с половиной миллиона подписей стояло под ним. Каждый из нас чуть ли не наизусть знал текст этого письма. Вот что в нем говорилось:

«…В дом твоего старшего брата — русского, в дом твоих братьев — белорусов и украинцев ворвался германский басмач. Он несет коричневую чуму, виселицу и кнут, голод и смерть. Но дом русского — также и твой дом, дом украинца и белоруса — также и твой дом.

…Если в тяжелые дни ты не поддержишь своих старших и младших братьев — большие и малые народы СССР, ты можешь остаться одиноким, и тогда тебя ждет суровая участь. Ибо один в поле не воин.

У тебя есть своя семья. У тебя есть великий дом, именуемый Советским Союзом! Будь же лучшим из сыновей своей семьи и лучшим, передовым бойцом в ряду советских воинов!»

Письмо это прошло со мной через всю войну. Я хранил его в планшете и часто во время бесед зачитывал его бойцам. Я видел, как каждое слово проникает в их души, зажигает сердца, вдохновляет на подвиги.

…Итак, прощай, Ташкент! Мы ехали радостные, возбужденные. Говорили только об одном: скоро на фронт! И никто из нас даже не предполагал, что мы еще надолго задержимся в тылу. Сначала будем продолжать учебу на Карповских курсах усовершенствования политсостава, затем окажемся в резерве Главного политического управления Красной Армии. И снова будем рваться на фронт. Когда придет весть о наступлении наших войск под Сталинградом, мы встретим ее ликованием. В тот час каждый из нас будет убежден, что отъезд на фронт уже не за горами.

— Наконец-то дождались, — не скрывая радости, скажет Н. Т. Усатый. — Теперь и нас пошлют.

Но нас не послали. Ни в те дни, ни позднее, когда завершалось окружение немецко-фашистской группировки войск между Доном и Волгой.

Оставалось одно: ждать приказа о назначении. И он наконец пришел.

Помнится, мы с батальонным комиссаром Н. Т. Усатым собрались вечером идти в театр. И вдруг вызов: мне приказано немедленно явиться в отдел кадров Главного политического управления.

— Вот вам предписание на восемь человек, — подавая стопку документов, сказал подполковник-кадровик. — Вы едете старшим. Доберетесь до Миллерово, там найдете штаб пятой танковой армии. — Подполковник поднял на меня усталые глаза и не терпящим возражения тоном добавил: — Выехать сегодня днем. Позднее нельзя. Понятно?

— Да, понятно.

— Желаю успеха, — бросил на прощание кадровик, а сам уже вызывал следующего из очереди, стоявшей у двери.

Ему, конечно, было не до моего настроения. Потому и едва ли заметил, как вспыхнуло от нахлынувшей радости мое лицо: «Наконец-то едем! Да еще куда, в 5-ю танковую! Вот здорово!»

Мы уже были наслышаны, что решением Верховного Главнокомандования у нас создаются такие крупные танковые объединения, как армия. Радовались, понимая: значит, есть из чего их создавать, значит, силы страны день ото дня крепнут. Но больше всего, конечно, размышляли о том, для чего же формируются такие армии. И единодушно сходились во мнении: для наступления! Не будут же таким мощным бронированным кулаком затыкать бреши в обороне.

Миллерово оказалось основательно разрушенным городком. Всюду видны следы бомбежек и пожаров. Здание вокзала полуобгоревшее. Здесь мы и разыскали коменданта — высокого, прихрамывающего майора. Он на ходу отдавал распоряжение какому-то лейтенанту, на ходу слушал и нас.

— В штаб пятой? — приостановился майор. И тут же, повернувшись в другую сторону, добавил: — Следуйте за мной. Штаб грузится в эшелон. Скоро отправится, можете опоздать.

Дальнейший наш разговор был прерван сигналом воздушной тревоги. Видимо, фашисты как-то узнали о погрузке войск в Миллерово и начали совершать один налет за другим. За те полтора-два часа, которые мы пробыли на станции, ее бомбили трижды. Естественно, загрузка и отправка эшелона несколько задержались.

В паузах между бомбежками мы отыскали штаб 5-й танковой армии. Здесь нам торопливо указали на одну из теплушек, и едва мы в нее забрались, как прозвучал сигнал к отправлению.

Эшелон шел недолго, меньше суток. Выгрузку начали в Острогожске. В этом ничем не примечательном районном городке еще видны были следы недавних ожесточенных сражений. Ведь здесь, на Верхнем Дону, командование Воронежского фронта осуществило две наступательные операции. Первая из них — Острогожско-Россошанская — началась 13 января, как раз на заключительном этапе Сталинградской битвы. За две недели боев наши войска окружили и разгромили здесь 15 вражеских дивизий, взяли в плен свыше 86 тысяч солдат и офицеров противника.

Вторая операция — Воронежско-Касторненская — развернулась 24 января 1943 года. Первой по Касторному с юга нанесла удар 40-я армия. К исходу того же дня отдельные ее части углубились в оборону противника на 16 километров. Это привело в замешательство гитлеровское командование. Видимо боясь окружения своих войск в районе Воронежа, оно в ночь на 25 января начало их отвод за Дон.