Иван Лыков - В грозный час

А тем временем наши самоходчики подбивают еще один вражеский танк. Вот сейчас и надо усилить нажим. Так и поступаем. И дрогнули фашисты, начали откатываться.

— Вперед! — командую командирам батарей. И самоходки, перемалывая гусеницами отставших от отходящих танков вражеских автоматчиков, вместе с подоспевшими танкистами 25-й бригады врываются на станцию.

Здесь уже вовсю орудуют подчиненные Бондарева. Им удалось-таки подбить паровоз бронепоезда. И теперь он — наш трофей.

Гитлеровцы еще около четверти часа продолжают сопротивление. Но огонь наших пушек и пулеметов быстро отрезвляет их. Оставшиеся в живых начинают сдаваться в плен.

Через день снова такой же бой. На этот раз у населенного пункта Ландворово. Здесь полк записал на свой боевой счет одну уничтоженную «пантеру», три средних танка, три бронетранспортера и две автомашины с боеприпасами. Но та победа была очень горькой для нас. Мы потеряли двух своих лучших командиров — старшего лейтенанта Бондарева и младшего лейтенанта Гондженошвили. Оба они, показавшие в боях мужество и отвагу, были посмертно представлены к высоким государственным наградам. А вскоре пришел и Указ о их награждении.

13 июля наши войска освободили Вильнюс от немецко-фашистских захватчиков. В этой блестящей победе был вклад и воинов-самоходчиков 1446-го полка. Но в трехнедельном наступлении мы понесли значительные потери как в людях, так и в технике. Поэтому нас вскоре вывели из боев для пополнения.

Самоходки и люди поступили в полк быстро. Даже подумалось: «Да, сейчас не сорок первый. Это тогда мы месяцами ждали новые машины. А теперь два-три дня — и получай. Значит, уже в силу вошла наша промышленность. Все, что надо фронту, дает. И что дает! Вон ведь какие самоходки! Прямо с иголочки! На них и до Берлина можно дойти!»

Тут же скомплектовали экипажи, начали проводить с ними занятия. Время за делами да заботами бежало быстро. И все-таки находили его и для раздумий. Волновали вопросы, куда пошлют, какие задачи будем выполнять. И, как бывает в подобных случаях, очень скоро начали томиться в ожидании.

И вот в ночь на 19 июля по телефону к нам поступило распоряжение: командиру полка и начальнику штаба прибыть к 3.00 на КП корпуса за получением боевой задачи.

Собрались быстро, выехали на двух машинах. Мой «виллис» шел впереди. Фар не включали, соблюдали светомаскировку.

Ночь была звездной, по-июльски теплой. Встречный ветер, порывисто хлопая брезентом тента, приятно освежал лицо, прогонял остатки сна. Настроение было приподнятым. Еще бы! Ведь мы ехали за получением боевой задачи. Значит, снова на фронт!

А вокруг стояла первозданная тишина. Ни выстрелов, ни взрывов, ни рокота танковых моторов. Война откатилась на запад, и по всему чувствовалось, что ее конец не за горами. Мое воображение уже рисовало картины будущего: как я встречусь с семьей, с отцом и матерью…

И вдруг все как будто оборвалось. Машина словно нырнула в какую-то бездну, на меня навалилась неимоверная тяжесть. Обожгло жгучей болью, перехватило дыхание. Но вот и это ощущение пропало.

…Очнувшись, увидел перед собой белый полог палатки. И тут же надо мной склонилась какая-то женщина. С трудом узнал в ней врача нашего корпусного медсанбата.

— Ну вот, — слышу ее голос, — операция прошла успешно. Теперь все будет в порядке.

И снова вязкое беспамятство…

Позднее узнал, что моя машина влетела, оказывается, в воронку, образовавшуюся после вечерней бомбежки фашистами нашей автоколонны. Всех нас выбросило на дорогу. Мой адъютант лейтенант Жуковский получил тяжелую травму ноги, множество других переломов. Меня тоже очень сильно помяло. Дело даже дошло до операции. В медсанбат нас доставил капитан Шныркевич. К счастью, он ехал сзади, на второй машине.

Позднее меня перевели в армейский госпиталь. И вот в моей палате неожиданно появился командир корпуса генерал-майор Е. И. Фоминых.

— Что ж вы, Иван Семенович, киснете здесь? — укоризненно сказал он после теплого приветствия.

— Как это кисну? — непонимающе спросил я.

— Да тут вот до меня слух дошел, что настроение у вас никудышное.

— Откуда же ему быть хорошему, — сдержанно отвечаю я комкору. — Люди-то воюют, а тут вот лежать приходится…

— Ничего, ничего. Еще повоюешь, успеешь…

— А вы-то какими судьбами сюда, Евгений Иванович? — поинтересовался я у Фоминых.

— Да вот, — поморщился комкор, — с желудком что-то не заладилось. В Москву отправляют. — И вдруг лицо его засветилось загадочной улыбкой. Нагнувшись ко мне, он тихо, но решительно сказал: — Собирайся!

— Куда? Зачем?

— Едем вместе в Москву, Там будем лечиться.

— Куда же я такой? Кто меня отпустит?

— А вот это уж моя забота.

Командир корпуса тут же направился к начальнику армейского госпиталя. Буквально через полчаса все и в самом деле было улажено. Меня на носилках перенесли в машину, и она тронулась в путь.

Дорога была дальней, и, чтобы хоть как-то скрасить ее, мы все время говорили. Вспоминали бои, интересовались судьбами общих знакомых.

— Да, — прервал меня Евгений Иванович, — звонил твой друг майор Усатый. Очень был огорчен постигшим тебя несчастьем. Просил привет передать.

— Спасибо.

Эта весть меня очень обрадовала и в то же время растревожила. Подумалось: «Удастся ли снова увидеться с Николаем?»

Нам и в самом деле встретиться больше не пришлось. Развели нас фронтовые дороги. Я долго искал Н. Т. Усатого и после войны. Но не нашел. Словно бы в воду канул человек.

Не довелось мне вернуться после излечения и в свой родной полк. А он дойдет с боями до Балтийского моря, будет громить фашистов там, где они готовили и откуда начинали свой бесславный поход. За смелые и решительные действия, мужество и героизм личного состава во время штурма Мариенбурга и в период боев у Данцигской бухты 1446-й самоходный артиллерийский Знаменский, орденов Красного Знамени и Александра Невского полк удостоится еще одной награды — ордена Ленина.

Десятки поздравительных телеграмм придут тогда в его адрес. Среди них будет и теплое поздравление от Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.

Как ни тяжела была травма, молодость и заботливые руки врачей и медсестер сделали свое дело. В начале октября самочувствие мое значительно улучшилось. А еще через неделю, тепло поблагодарив медперсонал 1-го Московского Коммунистического госпиталя, я покинул это прекрасное лечебное заведение.

Было это утром. Столица уже жила своей обычной, торопливой жизнью. Улицы час от часу все больше наполнялись людьми — деловыми, говорливыми, радостными, улыбчивыми. В них уже не было ничего схожего с москвичами сорок первого — сорок второго годов — молчаливыми, сдержанными, порой скорбными, ждавшими с минуты на минуту сигнала очередной воздушной тревоги.