Валерий Хайрюзов - Звезда и крест генерала Рохлина

У входа за столиком сидели трое подвыпивших мужиков. Один из них с вызовом запел:

— Артиллеристы, Боря дал приказ, артиллеристы, зовёт Бурбулис вас, из сотен тысяч батарей под слёзы наших матерей по нашей Родине — огонь, огонь!

— Ну, ще тоби, москальская харя, мало дисталось? — неожиданно взбеленился Никищенко и, схватив поющего за воротник куртки, потащил к двери. Мужчина захрипел, лицо его стало сизым. Быстров вскочил из-за стола и вступился за мужчину. Спецназовец, не раздумывая, ударил Быстрова. Все произошло мгновенно, никто из присутствующих не успел сообразить, как вести себя в такой ситуации. Из-за столика вскочил Лихой.

— А ты знаешь, падла, что такое танковая атака! — крикнул он и кинулся на омоновца. Никищенко уклонился, и Лихой упал на пол.

Когда началась драка, Савельев полез в карман, чтобы достать свое удостоверение и остановить побоище. Но, поймав глаза Никищенко, понял, что этот молодец сначала бьет, а лишь потом слезы льет. И в голове у него замкнуло. Так бывало в детстве, когда двор шел на двор. Кто первым начнет, тот и победил. Увидев, что упал Лихой, он, уже не думая, врезал спецназовцу в ухо. Тот грохнулся на пол рядом с Лихим.

— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, — прокомментировал Савельев и бросился на выручку товарищам. Варя с Ольгой с криками пытались разнимать дерущихся. Но тех это только раззадорило. В зале поднялся визг, начали опрокидываться столы, зазвенела разбитая посуда. Офицерам кинулись помогать гражданские «барды», которые собственно и спровоцировали драку Спецназовцы по рации запросили подкрепление.

С синяками на лице Лихой, Быстров, Савельев и Никищенко стояли перед командующим внутренними войсками Анатолием Куликовым. Прохаживаясь по комнате, он говорил жёстко и отрывисто.

— Позор! Офицеры! Нашли время и место для драки! Вы зачем приехали в Москву?

— Позвоните в штаб корпуса, там вам ответят, зачем, — устало сказал Лихой.

— А вы, майор спецназа, что вам понадобилось в пивном баре?

— Известно зачем. Пивка попить, на столичную публику посмотреть. Что мы не люди. Или уже нельзя?

— Москва — это вам не Мюнхен. Кругом! Шагом марш!

В коридоре Лихой и Никищенко некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Кажишь, недовго музика грала? — усмехаясь, буркнул спецназовец, показывая глазами на синяк на лице Лихого.

— Недолго фраер танцевал, — огрызнулся Лихой. — Прошу запомнить, армия это вам не московские старушки. Мы бить себя не позволим.

— Передавайте привет дамам. Если бы не они, то мы бы вас размазали.

— Чья бы корова мычала, — проходя мимо, буркнул Савельев.

После прилета в Волгоград офицеров вызвал Рохлин. Прохаживаясь по ковровой дорожке, он начал разносить своих подчиненных.

— Я вас куда послал? В командировку. А вы что, решили в Первопрестольной пивной путч учинить? Нашли с кем связываться!

— Так мы культурно сидели, танцевали. Не каждый же день в Москву приезжаем. А они ввалились и начали лицом к стенке ставить, карманы выворачивать, людей хлестать. Видимо, решили демократизаторами, извиняюсь, дубинками, демократию насаждать. Ну, мы и вмешались в этот процесс.

— Знаю. Ну и чем все закончилось?

— Как сказал после ваш друг Геннадий Иванович Захаров, морду в кровь, но корпус не опозорили.

— Не этим достигается честь, — хмуро сказал Рохлин. — Не этим. Скажите спасибо Ольге Владимировне. Она вам тут такую защиту устроила, что я подумал, вам надо ордена вручить. Но я вам объявляю по выговору. Запомните: армия вне политики. И пока мы этого придерживаемся, никто не посмеет плюнуть в нашу сторону. Помните, Суворов говорил, что суть военной добродетели: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Привыкайте заранее прощать погрешности других и не прощайте никогда себе своих собственных. Обучайте подчиненных и подавайте им пример собою. А теперь я хочу спросить, какой пример вы им подали?

— Товарищ генерал, не мы первые начали, — сказал Быстров. — Вот им бы эти слова и сказать.

— Им это скажут их командиры, — сказал Рохлин.

События последнего времени не располагали Рохлина к веселым размышлением. Опять армия была втянута в кровавую разборку теперь уже в центре столицы. Что же ожидает страну завтра? Рохлин, как и многие офицеры, в конфликте ветвей власти был на стороне Ельцина. Борис Николаевич импонировал ему своей мужицкой прямотой. Как и многие, Рохлин во всем винил Верховный Совет и был искренне уверен, что он мешает всенародно избранному президенту. Казалось, уберут этих депутатов-говорунов, и все пойдет, как надо. Волков рассказывал ему, как 21 августа 1991 года здесь, в Волгограде, на малый Совет был приглашен начальник гарнизона Авакумов. Демократы спросили, будет ли он выводить танки на улицу?

— Не вижу смысла, — ответил Авакумов.

— Ну, может быть, чтобы раздавить митинг и демократию?

— Танки могут мять асфальт, давить траву, а здесь давить некого. Двадцать человек «демшизы» и человек сто любопытных. Сами разойдутся.

— Но вы скажите, будут выведены танки? — настаивал кто-то из присутствующих.

— Если будет приказ из Москвы, то выведем, — ответил Авакумов.

После того, как по радио сообщили, что в Москве арестованы члены ГКЧП, демократы начали кричать, что нужно арестовать Авакумова, поскольку тот подчинялся приказам министра обороны, а не демократии. А после у них и вовсе поехала крыша. Некоторые договорились до того, что нужно арестовать всех, кто улыбался во время путча. Десятки тысяч доносов пошли в Верховный Совет на тех людей, кто хотел сохранения СССР В основном, составителями этих листков были те люди, кто громче всех кричал и продолжает кричать о 37-м годе. Эти люди после августовского путча не исчезли, более того, многие из них заняли высокие должности. Рохлин это хорошо знал и старался вести себя в октябрьские дни осмотрительно.

Чтобы не омрачать себе настроение, он в последнее старался не смотреть телевизор и не читать газет. Да и некогда это было делать. Все свободное время он посвящал корпусу. Здесь дел, как говорится, было невпроворот. Впрочем, свободное окно для него нашлось. Позвонил Шабунин и спросил, не сможет ли Лев Яковлевич в составе официальной делегации посетить Австрию. Подумав немного, Рохлин согласился.

В Вену они приехали по приглашению мэра австрийской столицы. После того, как самолет приземлился в аэропорту, Рохлин с сослуживцами сел в комфортабельный автобус, который по хорошей выглаженной дороге повез их по старинным улицам Вены. Сидевший рядом с ним Приходченко, тихо говорил:

— Кто бы мог подумать, что я побываю в Вене? Штраус, Венская опера, голубой Дунай — это я понимаю. А то у меня всю жизнь — то Заполярье, то Закавказье. Всё «за», а теперь Европа.