Валерий Хайрюзов - Звезда и крест генерала Рохлина

— В такую погоду либо работать, либо водку пить, — глянув в окно, сказал Геннадий Иванович.

— А вот мы сейчас и совместим приятное с полезным, — сказал генерал, доставая бутылку коньяка и две рюмки.

Они выпили.

— Геннадий Иванович, сколько Ельцин у власти? — неожиданно спросил его Рохлин.

— Пять лет скоро будет.

— А тебе нравится состояние нашей армии?

— Чечня показывает, что наша армия, мягко говоря, желает быть лучше.

Рохлин разлил еще по одной рюмке:

— Как говорят на Дону, между первой и второй, чтобы пуля не пролетела. Дело в том, что реформирование армии идет с девяносто первого года, а военной доктрины у государства до сих пор нет, поэтому и получается, что это не реформирование, а разрушение армии. Что хотим сделать и как — неизвестно. А ведь правильно поставленная задача — половина успеха. Так нас в академиях учат.

Геннадий Иванович на секунду задумался:

— А ведь, действительно, доктрины нет. И задач, считай, нет.

— Государству нужна военная доктрина, нужен бюджет доктрины. Нужен новый министр обороны, который будет проводить реформирование армии в соответствии с военной доктриной.

— И кого ты видишь на этом месте?

— Начальника Академии Генерального штаба Родионова. Академия обладает большим интеллектуальным потенциалом, а Игорь Николаевич имеет огромный опыт управления войсками.

— Мысль интересная, — согласился Захаров. — А ты с Родионовым говорил?

— Он будет упираться. Я знаю. Поэтому хочу, чтобы ты был моим союзником в этом разговоре.

— Считай, союзник сидит напротив тебя.

— Я сейчас звонил двум командирам дивизий, Героям России. Мы поедем на дачу к Родионову, чтобы вместе убедить его заняться реформированием армии.

— А что так сразу? — спросил Захаров. — Борщ у тебя вкусный.

— Наливай, вся кастрюля твоя. А я пошел одеваться. У меня сегодня еще встреча с Павлом Сергеевичем.

Грачев уже ждал генерала. Когда Рохлин вошел в кабинет Павел Сергеевич, широко улыбаясь, вышел ему навстречу:

— Лев Яковлевич, рад видеть тебя снова живым и здоровым!

Он пригласил Рохлина в комнату отдыха. Достал коньяк:

— Давай, за твое здоровье!

Они выпили.

— Как работается в Думе? — спросил министр.

— Осваиваюсь, — ответил Рохлин. — Вот пришел поговорить.

— Слушаю тебя.

— Павел Сергеевич, я лично благодарен вам за все, что вы для меня сделали.

Грачев скупо улыбнулся.

— Но я хочу сказать и другое, — продолжал Рохлин. — На вас, как на министре обороны, лежит ответственность за положение дел в армии. А скажу так: неумело организованные действия в Чечне привели к гибели и увечью тысяч людей, в том числе, и очень близких мне. Сейчас я получил документы о поставках оружия в Армению. Получается, что в разгар боев за Грозный, когда не хватало техники, когда на десятый день кончились снаряды для тяжелой артиллерии, когда боевики взяли под контроль сети боевого управления авиацией и артиллерией, самолеты военно-транспортной авиации возили из Моздока, Иванова, Кубинки в Ереван и Гюмри эти самые снаряды, другие боеприпасы, запасные части к бронетанковой технике. В Чечню железнодорожные эшелоны тянулись неделями. Никому и в голову не приходило возить танки в Чечню самолетами. Самолетами везли только солдат, бесшабашных контрактников, матросов и стройбатовцев, которых неделю учили держать автомат и бросали в бой. Они гибли сотнями. Не слишком ли большую цену мы заплатили, и думаю, будем еще платить за Чечню?

Грачев слушал и мрачнел все больше.

— Мне докладывали, что ты собираешь документы о поставках оружия в Армению, — сказал он, когда Рохлин закончил. — Я думал, ты ко мне придешь поговорить по-товарищески, а ты вон как повернул! Уж от кого, а от тебя я этого не ожидал. Ладно, понимаю, Волкогонов и Юшенков учили нас, как надо любить Маркса и Ленина, а теперь, этот гаденыш, учит любить Буша и Клинтона. Но ты-то? А что, Грачев, по-твоему, не хотел, чтобы у нас была сильная армия, вооруженная современным оружием, готовая бить врага малой кровью? Теми деньгами, которые выделяет мне правительство и Госдума, я все дыры в Вооруженных Силах не заткну. Это же крохи, а не бюджет! В этих условиях я старался сохранить два направления — это воздушно-десантные войска и ядерное оружие. И не потому, что я десантник, а потому, что ВДВ — это сегодня наиболее боеспособные части, за ними — будущее. Ты что, не видел, какое наследство мне досталось в девяносто первом году? Развал Союза вызвал полный развал армии, каждый тянет одеяло на себя! Какой-то м…к сдал коммерческим структурам помещения Минобороны, и меня, министра обороны, туда не пустил мальчишка-охранник! А что, проблем в Советской Армии не было? Или они все возникли в мою бытность? Все кричат: коррупция в министерстве обороны, разворовывают армию! А что, в других ведомствах нет ни коррупции, ни воровства? И приватизация у нас гладенько прошла? Назови мне хотя бы одного министра, о котором пресса не рассказывала, как он нагрел руки. Не забывай, что по Конституции, между прочим, у нас президент является Верховным Главнокомандующим, а министр обороны у него в подчинении.

Рохлин выслушал внимательно взволнованную речь Грачева, потом сказал:

— Подписываюсь под каждым вашим словом, Павел Сергеевич. Но каждый должен отвечать за себя и за свою работу. Вы не были в стороне, когда принимались решения в отношении Вооруженных Сил. Я не помню, чтобы вы где-то еще сказали то, что говорите сейчас мне. Вы — министр обороны, а не комбат или комдив, которых никто не слышит и не услышит никогда.

— Да ладно тебе, Лев, — вздохнул Грачев. — Ты же знаешь, пока не найдут покладистого парня мне на замену или пока президенту не потребуется свалить на кого-то вину за чеченские дела, меня не снимут, что бы ты ни говорил…

— Разрешите идти, товарищ генерал армии? — спросил Рохлин.

— Иди, — махнул рукой Грачев.

Когда за генералом закрылась дверь, он налил себе еще коньяку, но пить не стал. Не было настроения. Многое мог бы сказать Грачев Рохлину. Что здесь, в этом министерском кресле он оказался заложником политики, вернее отсутствием какой-либо политики со стороны Ельцина. Но в России армия традиционно ориентируется на главу государства. Он вроде бы есть, а на самом деле, когда нужно срочно принимать меры, его нет. Особенно тяжелое чувство испытал Павел Сергеевич при нападении Салмана Радуева на Кизляр и в последующую эпопею в Первомайском. Когда Ельцин начал рассказывать перед телекамерами о снайперах, которые контролируют каждое движение боевиков, Грачев испытал чувство стыда за себя, за Россию, за русскую армию. И что из того, что ФСБ не подчинялась министру обороны, что полководцам, будь то Степашин или Барсуков, не терпелось одержать свои маленькие победы. И, стараясь заслужить похвалу Президента, они бросали на пулеметы боевиков элитных спецназовцев, как обыкновенных пехотинцев.