Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Башкиров случайно говорит о его заветной мечте бросить шофёрство и город и купить ферму. Есть уже партнёр на совместную покупку, есть надежда получить деньги от Варвары, хотя бы для покупки на её имя, наконец, он даже ездил смотреть ферму за Версалем, и это вполне доступно. Я ему сочувствую и интересуюсь его планами: в деревне лучше, чем в городе. Прямо вошёл бы тоже в долю, но Б.Н. в деловом отношении невозможный человек: всем партнёрам сядет на шею, а сам ничего не будет делать.

На квартиру rue Troyon мы переехали тринадцатого ноября. В тот же день приехал из Кишинёва Попа-Горчаков. Странное соединение этих двух фамилий произошло следующим образом: будучи уроженцами Бессарабии, они носили фамилию Попа; отец его пел в Московском Большом театре под псевдонимом Горчаков, и впоследствии, чтобы избавиться от некрасивой фамилии, он подавал прошение на высочайшее имя о перемене Попы на Горчакова. Это было утверждено, но, когда Бессарабия отошла к Румынии, румыны этой перемены не признали, и таким образом у моего будущего секретаря часть документов оказалась на Попу, а другая на Горчакова. Ему двадцать три года. Он чёрный, держится немного угловато, по-солдатски - немудрено: только что отбывал воинскую повинность. На груди два Георгия - это за Корниловский поход: мальчиком пятнадцати лет он отправился добровольцем сражаться с большевиками и попал в самый жестокий «ледяной» поход. Три вопроса его интересуют в жизни: Christian Science, музыка и бой-скаутизм. С Christian Science он знаком с шести лет, был исцелён от гангрены и многих мелких явлений, одно время изучал Science and Health, очень упорно по несколько часов в день. Мужчина серьёзный, твёрдый и убеждённый, хотя несколько странный, на многие вопросы отмалчивается. Не курит и не пьёт вина, и, вероятно, не знает женщин. Если он так хорошо знает Christian Science и так твёрд в нём, то такое соседство с ним очень полезно.

По переезде на Troyon моя работа по оркестровке четвёртого акта пошла вовсю: нередки были дни, когда я наоркестровывал до пятнадцати будущих страниц партитуры. Горчаков остался жить в отеле, но утром являлся ко мне и садился за работу над партитурой четвёртого акта. Пишет медленно, но ошибок мало, особенно если сравнить с безголовым Лабунским. Я окончил оркестровку четвёртого акта двадцать пятого ноября, но Горчаков от меня отстал, ибо я летел стрелой.

Двадцать четвёртого ноября мы праздновали у себя новоселье: были двое Самойленко, двое Пайчадзе и Мария Викторовна (Боровский был в разъездах). Выпили шампанского и весело провели вечер. Был у нас ещё А.Н. Бенуа, который благополучно вернулся из России, где всё оказалось совсем не таким страшным, как казалось при отъезде из Парижа. Рассказывал много интересного, был мил, как всегда. «Конечно поезжайте», - говорил он, - вас там никто не тронет».

Из других событий можно отметить лекции Карсавина о Евразийстве, очень интересные. Мы ходили туда несколько раз по приглашению Сувчинского. Там же я познакомился с Мариной Цветаевой, но дальше нескольких слов разговор не пошёл. Были мы два раза у князя Bassiano, плохого композитора, но очень милого человека, итальянца, женатого на богатой американке. У них отличная вилла близ Версаля, и каждый раз они присылали за нами автомобиль. Я не очень люблю выезжать в «монды», но эти люди были на редкость приятны, кормили замечательными завтраками, привозили и отвозили, - и я ездил туда с удовольствием. Кроме того, там бывали Сувчинский, Карсавин и другие евразийцы.

За последнее время Дягилев дважды заходил к Пайчадзе в издательство по разным делам и даже за что-то заплатил деньги, что редко с ним случается. Пайчадзе спросил: «А как же новый балет Прокофьева?» Дягилев ответил, что будет ставить его весною, но надо переделать сюжет, ибо большевики теперь уже не в моде.

Очаровательная бесцеремонность! Может, китайская междоусобица теперь моднее, и её дорогой Сергей Павлович собирается подогнать под мою музыку? Кстати, Сувчинский спросил, как называется балет. Я ответил: «Не знаю, мы с Якуловым назвали его «Урсиньолем», но Дягилев находит, что это пошло». Сувчинский ответил, что ему, наоборот, это очень нравится.

Работал над пятым актом. В нём гораздо больше чего надо переделать, чем в четвёртом. Многое было набросано лишь приблизительно, надо теперь сочинять почти заново. Похоже, что опера не будет кончена к январю, а значит, и постановка с марта отложится на будущую осень.

Приходил Б.Н., небритый, похудевший, просил денег, «под Варю», которая через неделю приезжает из Китая с крупными суммами. Дал ему двести франков.

Программы и рецензии из Бостона. Что делается с Америкой? Тон не только хвалебный, но почтительный. То, что мой успех в Америке рождается из Бостона - симптоматично! Зато милые англичане верны своей не музыкальности: неделю тому назад Бруно Вальтер играл там сюиту из «Апельсинов», и ругань в газетах была образцовая.

Заходил в банк: там много писем, которые мне почему-то не пересылали. Одно из них от Моролёва. Жив, курилка! Я ему много раз посылал открытки в Никополь, но он на них не отвечал, и я был уверен, что он погиб во время революции. Очень рад его воскресению, хотя, вероятно, мы теперь найдём мало общего друг с другом.

Заходил к Прюньеру. Целый час допрашивал его про книги, которые Асафьев просил достать и выслать.

Были на лекции Christian Science. Лекция понравилась мне меньше, чем в прошлый вторник; показалась мне примитивной. Лектор из Сан-Франциско говорил скрипучим голосом и подолгу останавливался на простых истинах. Но одна, вероятно, тоже простая истина, показалась мне очень важной: он говорил - если у вас что-нибудь болит, и вы хотите помочь себе, то помните, что это у вас совсем не болит, но что Бог, который вездесущ, находится и там, где вам кажется, что у вас болит. Что касается боли, то это не есть вы, не есть часть вас, а нечто стороннее, вне вас находящееся. Рассуждая таким образом, вы на пути к исцелению.

Приходил Б.Н., встревоженный: он не мог заплатить штрафа в сто восемьдесят франков и у него арестовали автомобиль. Просил выручить. Я сначала отказал: не могу же я выносить на плечах его дружеские чувства, выражающиеся каждый раз в займе, но потом мне стало жаль его, и я дал. А он дал честное слово, что завтра принесёт.

Обедали с Боровским, он приезжал на два дня в Париж по дороге из Финляндии в Англию. Ели блины. Боровский играл 4-ю Сонату в Лейпциге, где писали в газетах, что авторов следовало бы наказывать за такую безответственную скуку. Я играл Боровскому 5-ю Сонату, которую я начал играть по-новому, более красочно. Вообще Россия приближается, и я начинаю играть на рояле больше - надо явиться в приличном виде.