Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Путь к Москве. В окне зелёные поля и дождь. Поезд идёт через голодный район. Просят хлеба на станциях. Одному Пташка дала, потом на другой станции показалось, что опять тот же. Потом в третий раз... Оказалось, едет на рессоре нашего вагона. Затем стали появляться станции, где бабы продавали масло, яйца, варёных кур, а хлеба все просили.

На остановках старался корректировать, чтобы потом дать просмотреть Мясковскому: у него потрясающий глаз и после меня он, конечно, ещё найдёт ошибки. Москва лишь в одиннадцать вечера. Никто не встречает: телеграмма, посланная из Батума пять дней назад, не дошла. По счастью находим автомобиль и хороший номер в гостинице. Зная, что сегодня юбилей Собинова, звоню в Большой театр в директорскую ложу. Там говорят: конечно, приезжайте. Едем. Спектакль уже кончился, идёт чествование. Собинов растроганно благодарит за орден Красного Знамени. Кажется, можно пробовать пищу в казённом учреждении! Вообще юбилей не такой блестящий, как Неждановой, но там старался Голованов. Уходим до ужина, но всё же в два часа ночи.

Встали поздно. Ванна: две недели не принимали. Правда, была в нашем номере в Тифлисе, но не было горячей воды, а потом и вовсе никакой. Паспорта и визы готовы: это даёт спокойствие и независимое состояние духа на остаток пребывания.

Вечером на концерте лауреатов Всесоюзного музыкального конкурса. Неожиданно очень интересно, есть таланты. В левой ложе, полузадёрнутой шторами, правительство. В зале шепчут, что также Сталин. Мы сидим во втором ряду, я не оглядываюсь. Пташка по окончании антракта, взглянула на ложу и встретилась глазами со Сталиным, который как раз туда входил. Взгляд его был настолько волевой, что она сейчас же отвернулась.

Рядом со мной уселся Л. Николаев, он был измучен и жаловался: «Серёжа, я прослушал на этом конкурсе десятки, сотни музыкантов... Я ненавижу музыку... Я люблю кулинарию!»

Держановский говорит о моём будущем приезде. Находит, что я недостаточно забочусь о связях с верхами: ничего не делаю, чтобы укрепить её с Литвиновым, Бубновым, даже с Головановым и то важно, потому что он дружит с Ворошиловым.

Разговоры с Вано о мультипликаторе: я критикую и обращаю внимание, насколько совершенна запись движения у американцев: всякий жест сделан вкусно; движения лиц тоже. Был в «Международной книге». Так трудно добиться, чтобы мои сочинения проникали в СССР, когда здесь нет валюты. Однако, предложенный мною проект, кажется, принят.

Днём были на генеральной репетиции «Машиналя» у Таирова (очень ловко преподнесено), вечером на «Свадьбе Кречинского» у Мейерхольда. В 12.30 ночи с «Красной стрелой» в Ленинград. Провожали девочки Раевские, которых мы очень любим. В поезде усовершенствование: в коридорах вагонов ужасно хриплое радио, которое орёт до половины второго и просыпается в половине восьмого. Я хотел писать комиссару путей сообщения.

Приехали для Белгоскино, представитель которого встречает: автомобиль, хороший номер в «Европейской», Ленинград солнечней и весел. Днём отправляемся к ним. Кое-что из «Киже» снято и неплохо. Очень мил Тынянов. В пять часов звуковая съёмка с моей песенкой («Стонет сизый голубочек»). Но Павел не может вступить в тон (медвежье ухо). Я объясняю, пою, но не помогает. Терять время нельзя и Файнциммер просит, чтобы я так-таки для фильма пел, а Павел пусть только мимирует. Я работаю в поте лица, волнуюсь; кое-кто в этот момент меня снимает камерой поющим (с белым платком на голове, чтобы защищаться от горячего прожектора). Устраивают, чтобы дали пробу Пташке. Ей очень хочется, а у неё плюсы: знание языков без акцента и пение. Домой в девять, обедает Демчинский. Играем в шахматы, кончаем московскую партию. К половине третьего ночи я проигрываю. Досадно: стоило для этого возиться до конца белой ночи!

Снилось, что глаза мои обожжены прожекторами и кто-то накладывает на них паюсную икру, говоря, что это помогает.

Белгоскино, разговоры о деталях музыкальных номеров. Демонстрируются вчерашние куски, вернее один звук (зрительная часть ещё не проявлена). Мой голос вышел здорово: очень смешно. Файнциммер говорит: у вас открылась карьера!

Вечером на «Спящей красавице». В музыке много хорошего, но много ненужного, равно как и на сцене. Отлично танцевала Дутникова, племянница Демчинского. Бухштейн мягок и мил, Радлов тоже. Возобновление «Апельсинов» в ноябре становится как будто реальностью. После спектакля Бухштейн отвозит нас и Радловых в автомобиле. Белая ночь: светло-голубая Нева, силуэт крепости, обрамлённой розовым, так как солнце село сзади. На Пташку огромное впечатление. Возвращаемся в час ночи; звонок от Белгоскино: проба Пташки завтра утром.

Спешим к десяти, я страшно сержусь, так как опаздываем на двадцать минут; но мои западноевропейские замашки ни к чему: гримёр опаздывает на целый час. Сценка, набросанная Гусманом. Мало действия. Пташка поёт, я аккомпанирую. Файнциммер добросовестен, хотя почти ничего не показывает Пташке. Возимся до часу. Все милы, но под конец торопятся, так как затянулось. Днём я делаю большую прогулку: Летний сад, Каменноостровский, вокруг крепости, Тучков мост. Вечером везу Пташку к Демчинским; ему чемоданчик с вещами и ещё костюм, взамен проданного в тяжёлый момент («пропил», говорил он). Затем в Мариинский театр на вторую половину «Золото Рейна». Давно не слыхал и привык думать, что пустышка, но, приняв такую исходную точку, наоборот - много хорошего. Опять Бухштейн, Радлов, старый автомобиль дирекции и чудная белая ночь.

Утром Гаук и разговоры об осенних концертах с Филармонией. В двенадцать Гусман: читает наброски его либретто из «Простой вещи» Лавренева. Вещь неплохая как завязка (конфликт между обязанностью по отношению к партии и порядочностью к другому человеку), но слишком мало элементов. Надо больше ввести в общественную жизнь и окружающие события. Импровизируем, сидим до двух часов, выходит лучше - может из этого выйти оперный сюжет.

Днём у Тюлина, отношу американские вещи.

В четыре у Радлова, играем два с половиной часа в шахматы, я, к удивлению, выигрываю обе партии. Обедаем (Пташка опаздывает) и едем на «Пламя Парижа». На первый акт опаздываем, второй производит впечатление слишком большой покорности при обработке материала, но третий живее и есть выдумка. Танцуют поразительно: Уланова, Чабукиани. Держись, Лифарь! Перепрыгнут. Насколько плохо вчера пели (особенно женщины), настолько изумительно танцуют.

Завтракали у нас Радловы, другие: Николай и Надежда Константиновна, а также Мансурова. Завтрак проходит шумно и весело, хотя спорим, как будто поссорились. Пока я разговаривал с Мансуровой и её мужем, слышу, как Надежда Константиновна спрашивает у Пташки, неужели она в Париже не встречалась с Мещерской, и Пташка в ответ рассказывает историю с покупкой шкапа.