Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Спим плохо, дико орал ребёнок в соседней комнате: некстати ввиду сегодняшнего концерта. Ребёнок - дочка пятнадцатилетней матери, и кричит от недостатка соответствующего питания. Купили ему кило рису. Утром любуемся Араратами, Большим и Малым, прямо против балкона. С большим опозданием прибыл за нами автомобиль, который достал у местного правительства директор филармонии Македонский. Поехали на озеро Севан в шестидесяти семи километрах, куда ведёт вполне приличное шоссе. Озеро огромное, километров семьдесят в длину и лежит на высоте почти два километра. На моторной лодке мы добрались до небольшого островка, на котором был раньше монастырь, а теперь дом отдыха. С небольшого и гористого островка чудный вид на все четыре стороны. Очень хороши две церковки IX века, внутри опустошённые. В озере много форели, но всё для экспорта, и лишь с большим трудом, после объяснений, нам делают исключение и варят две огромные и очень вкусные форели, которые едим руками за отсутствием других приборов. Возвращаемся в Ереван, я сплю, а в девять часов сижу уже во фраке. Но за мною присылают лишь без десяти десять: искали извозчика и не могли найти. Ждущей же публике объявляют, что Прокофьев устал после посещения озера Севан и спит. Я возмущён и хочу протестовать. Концерт проходит вроде как в Тифлисе: небольшой зал, публика битком, слушает внимательно и раскачивается к концу. Ввиду жары и духоты открыты окна и слышно, как со звоном и грохотом проносится трамвай - единственная линия в городе. Если пьеса позволяла, я останавливался в этот момент. После концерта идём в кафе-подвал, где нас угощают чаем, печеньем и мороженым. Туда же приглашены местные народные музыканты, которые играют на «дудках» (коротенький гобой, который однако в piano переключается на большой мягкий кларнетный или флейтный тембр) и на «тарах», род мандолины, отсюда гитара. Кушнарёв объясняет, что в той музыке есть персидское влияние, и меня поражает, как много отсюда Римский-Корсаков почерпнул для «Шехеразады», не только в мелодике, но и в приёмах.

Сегодня поевший риса ребёнок не кричал, но с семи часов утра чинили балкон и дико лупили молотками. Ввиду того, что вчера легли в два, не выспались. Опять прислали правительственный автомобиль, и с Кушнарёвым в качестве гида поехали в Эчмиадзин, монастырь IV века и резиденция армянского католикоса, которого советское правительство, несмотря на антирелигиозные чувства, оставляет в покое, находя полезным, чтобы связующее звено всех армян находитесь в Союзе. Впрочем, земли у него реквизировали, и он живёт посылками из-за границы. Самих монахов оставили человек двенадцать. Одна монахиня (игуменья), которой девяносто лет, пригласила нас зайти в келью, просторную, с окнами в сад. Но разговоры её были о житейских дрязгах, и не без тщеславия она предлагала обратить внимание на её портрет в музее (она очень красива на портрете). В музее нам показали старинные армянские книги с чудесными рисунками и несколько картин Айвазовского (это неважно). Кушнарёв, человек чрезвычайно симпатичный и знающий, рассказал ряд легенд (переписка одного армянского царька с Иисусом Христом). Затем мы зашли на восточный базар и в облаках пыли вернулись в Ереван. В девять часов вечера выехали обратно в Тифлис, провожаемые Македонским, любезным, но постоянно всё путающим, и молодым заведующим Главискусства. Плёнку мне, однако не успели вернуть и обещали дослать; или вовсе не собирались. Главискусство уговорил не обращать внимания: «Это в километре от границы, и они относятся несколько нервно». Я обратил его внимание на клинописную доску под открытым небом, тогда как копии Айвазовского в музее.

Тифлис в час дня, а в три репетиция 3-го Концерта, с Микеладзе, очень способным дирижёром. Оркестр неумелый, еле справляется, но старается - и это его выгодная сторона по сравнению с Москвой. В девять симфонический концерт в Большом Оперном театре. Успех чрезвычайный. Тарумов доволен и успехом, и сбором. Я уговариваю его отменить Баку.

Восемнадцатого свободный день. Я корректирую 5-й Концерт, Пташка делает с родственницами Тарумова кое-какие покупки: ткани, камни: иногда трудно понять, стоящие или дрянь, но так как рублям всё равно цены нет, то я советую покупать. У Тарумова - обед, который проходит весело. Юдина и Рабинович ведут меня в Консерваторию, где собрались профессора и довольно много учеников, для которых я играю (шумные приветствия), а потом мне играют некоторых местных композиторов, скорее первобытных или отсталых. В полночь отъезд в Батуми, Тарумов едет с нами.

Перед Батумом железная дорога идёт по берегу моря, синего и солнечного. Батум в час, гостиница у моря, с балконом на порт, но скорее первобытная, а в уборную хоть не суйся. После некоторых переговоров нам дают добавочные подушки, простыни, одеяла (по вечерам холодно). Гуляем по бульвару (городскому саду), который красив и содержится щегольски, хоть куда.

Концерт в десять часов вечера в ужасном временном зале, к тому же неполном. Рояль скверный: ударишь слабо - нота не звучит, а ударишь чуть сильнее - сразу громко. Публика малопонимающая. Нелепо, что в провинциальном Батуме я играю, а от культурного Баку отказался, но Батуми нарядней географически.

Свободное утро: корректирую. Тарумов в автомобиле везёт нас на Зелёный мыс и в Ботанический сад - это большое, свободное пространство, где много интересной растительности. Есть и чайные плантации, дающие недурный чай, но его продают за границу. В семь часов вечера зашли за мной из Музыкального техникума и повели к себе (вчера несколько студентов приходили в артистическую и я обещал прийти в техникум). Учреждение скромное и провинциальное. Я беседую с ними, обещаю прислать мои сонаты.

В десять вечера отъезд в Тифлис, но утром было крушение и вся линия забита. Поезд отходит в одиннадцать. Провожает толпа молодёжи из техникума: семь девиц и три юноши, очень милых и весёлых. Приносят мне букет цветов.

Вследствие крушения очень запаздываем: утром на перевале, который должны были проехать ночью. Но это приятно: на каждой станции стоим, чем мы пользуемся и идём на раскинувшиеся рядом восточные базары: очень интересно. Тифлис лишь в пять часов дня. Хорошо, что отменили Баку: всё равно не поспели бы. Пташка отправляется за покупками, я корректирую. От Консерватории подарки: эскиз местного художника, разные художественные изделия. Я обещаю мои сочинения. Укладываемся: завтра на север.

Встали в пять, чтобы ехать на автомобиле по Военно-Грузинской дороге. Нам настоятельно наказывали не опаздывать, но автомобиля не оказалось: куча переговоров, неприятностей. Только в девять его подали. А затем два часа (да, два часа) ездили всюду по городу за бензином. Наконец в одиннадцать выехали на хорошем восьмицилиндровом «Форде», открытом. Первая часть дороги умеренно гористая, очень хороши Мцхеты. Затем большая горная дорога и Душет. Затем пропасть, Арагва. После перевала остановились у Нарзанного источника, замечательного по вкусу, лучше Кисловодского. Самое интересное - Дарьяльское ущелье, это действительно unique [441] Уникально (фр). , и по величественности, и по рисунку и поверхности гор. Едем через Осетию, и Пташка собирает в платочек родную землю для Фатьмы Ханум. Затем туман и Владикавказ. Из солнца попадаем в дождь, который не покидает нас целую неделю. Владикавказ - скверный городишко, как и в 1916 году. В гостинице «Интурист», которой принадлежит автомобиль, в котором мы приехали, я делаю заявление об утренней неисправности. Директор, немец, говорит, что он уже двух шофёров выставил, но они неисправимы. Ездят русские шофёры хотя и ловко, но не берегут машины и не соблюдают правил, которые так строго требуются за границей: не гудят на поворотах, срезают по левой стороне - я возмущался. Уезжаем до Беслана (час езды в местном поезде, в купе для интуристов, грязном, жёстком, но и на том спасибо). В Беслане два часа ожидания. Вечер, внутри вонь, устраиваемся на вещах на платформе. Сидение это полезно, многого насмотрелись: и беспризорные, и нищие, и больные, и воришки; посадки в переполненные поезда, крики младенцев и матерей, лезут на крыши - ад. Наконец приходит наш поезд, куча вещей, два носильщика, узкая, запруженная народом платформа между двумя поездами. Кучи устремившихся путешественников. Нашли наш международный вагон. Но свободно ли наше купе, оплаченное от Тифлиса? Вдруг перепутали или уступили важному лицу? Но купе цело, к тому же сияет отделкой и чистотой. Из дичи и воя попадаем в культурные условия. Даже совестно. И очень полезно, чтобы ясно осознать то неравенство, которое ещё существует на шестнадцатом году коммунизма.