Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Двадцать четвёртого камерный концерт, в котором Шостакович играл 24 Прелюдии, тоже подражание всем стилям и ни одного своего приёма. Вообще же занятно и хорошо поднесено, и как раз поэтому досадно, что в корне такая ерунда. Передовой советский композитор пишет типичную упадническую музыку «гнилого Запада».

Репетиции к моему симфоническому и к камерной программе, как в Ленинграде, но для Квинтета не получили гобоиста, поэтому Квартет. Сараджев хороший музыкант, но не лидер: то заискивает перед оркестром, то покрикивает, и оркестр его ни в грош. Оркестр не лучше ленинградского, но больше старается, хотя и презирает Сараджева. В зале на репетиции довольно много музыкантов: Мясковский, Глиэр, Ламм, Александров. Концерты, камерный двадцать шестого и симфонический двадцать седьмого, проходят при том же количестве публики и том же порядке успеха, как в Ленинграде. Асафьев после Симфонии говорил, что он впервые почувствовал в ней настоящую духовность, и это его взволновало. По приезде двадцать третьего был на генеральной репетиции «Евгения Онегина» в Большом театре в декорациях Рабиновича, за исключением спальни Татьяны, очень хороших. Сама музыка поразительно сохраняет свежесть. Очень милая жена Рабиновича, с которой я сидел. В зале вся артистическая Москва, есть красивые лица. Вообще, когда приезжаешь в СССР, первое впечатление серости, но под этой серостью постепенно начинаешь рассматривать интересные и одухотворённые лица. В директорской ложе встретил всю дирекцию театра. Очень милый приём, но никаких особых разговоров.

Двадцать пятого был в Большом театре на «Лебедином озере», чтобы посмотреть Семёнову, которая действительно танцовщица выдающаяся: виртуозность, точность и лёгкость. Возил с собой Алёну, дали нам билеты в первом ряду, и мне было приятно выезжать с молоденькой племянницей, к тому же очень миловидной. Выезд был «секретный», так как из Кадникова приехала Катя Игнатьева, и я не хотел её видеть, пока не пройдут мои концерты.

Дела, отложенные по случаю концертов. Визит Рубинину - для поддержания отношений; Ионову, которому я предложил проект для снабжения СССР моими нотами за советские деньги.

Был у меня заведующий композиторскими факультетами в Консерватории - приглашал заниматься с учениками, но поздно, так как Союз композиторов уже посылает мне ряд окончивших композиторов. Отложили на осень. Был ещё представитель из Мосфила и решил послать приглашение всем рекомендованным мною дирижёрам. Здорово. А Смоленса хотел вообще взять на два года руководителем филармонии; тут уж я испугался. Все письма я просил дать мне на проверку.

С двадцать девятого начали ходить ко мне знакомиться молодые композиторы: Соколов двадцать девятого и Витачек тридцатого. Работы написаны с техникой, с первого взгляда как будто нечего и говорить (вдруг я взялся учить, а учить нечему?), но постепенно выступили разные злоупотребления: нонаккордами, комбинациями от плохого Чайковского, параллелизмы и прочее. Занимался я с одним в день, трое других смотрели, сидел два часа и под конец дурел. Была Катя Игнатьева, трогательная и нелепая.

Атовмян взялся достать мне билет на трибуну на Красную площадь, чтобы видеть парад, но напутал, не достал и с конфузу скрылся на пять дней, что оказалось ещё неудобней, чем остаться на виду. Я наблюдал из окон угловой комнаты. В пять утра приехали танки. В девять пробовал выйти на площадь, но везде кордоны, трудно передвигаться, еле попал обратно в отель. Очень эффектно летели аэропланы, по моему подсчёту двести пятьдесят, но говорят шестьсот. Танки тоже шли с дрожанием стёкол, но говорят, один остановился прямо против трибун и ни вперёд, ни назад. Самое интересное: шествие демонстраций: у меня под окном две ленты (одна с улицы Горького, другая от Большого театра) сливались воедино в нижнем отрезке улицы Горького – от тротуара до тротуара. На Красной же площади, говорят, шли стеною по восемьдесят человек в ряд, и так с половины двенадцатого до половины шестого. Очень красивы сверху ярко-красные платки и шапки у женщин, которые иногда сменяются белыми и изредка цветными. Море знамён и плакатов, преимущественно красные. Бесконечное множество оркестров, которые играли то маршик, то что-то весёлое, то «Маруся отравилась». В шестом часу манифестация кончилась, и я отправился играть в шахматы к Гольденвейзеру. Давнишний противник, сильный; борьба делалась более пикантной из-за разности музыкальных воззрений. Парадные шахматы, подаренные Чертковым, сафьяновая доска. Первая партия шла ровно и складно, но вдруг что-то случилось: прорыв, в который устремились все мои фигуры – и Гольденвейзер быстро проиграл. Вторая тянулась без конца, Гольденвейзер получил даже опасный проход пешек, но я заставил все ходы и выходы, и в двенадцатом часу ночи выяснилось, что ничья.

Каждый день от двенадцати до двух часов молодые композиторы (нельзя назвать ни учениками, ни студентами, так как кончили Консерваторию): Цветов. Яцевич, Лев Шварц. Больше техники у второго, хотя симфония плохо задумана на оркестровку, но последний показал обработки восточных материалов, обработки не очень затейливые, но во всяком случае - по-иному, чем у Бородина, да и материалы иные. В заключение они спросили у меня, очень ли безотрадное впечатление они произвели в целом. Я сказал, что хуже всего обстоит дело с гармонической частью и увеличенными нонаккордными гармониями; много бороться надо с квадратностью и симметричностью. Расстались друзьями.

Появился Шурик с Урала (я заплатил проезд), как всегда в хорошем настроении и ни на что не озлобленный.

Был Файнциммер и остался очень доволен песенками для фильма. Сочинил между делом несколько дней тому назад. Задание с барабанами - проба, как передаст звуковое кино.

Отдал диски «Классической» Симфонии для Московского радио.

Третьего играл 2-ю Сонату и мелочь в клубе театральных работников (зал битком, духота, рояль крикливый); перед этим говорил о советской музыке за границей и кое о какой несоветской музыке. Смеялись, когда я сказал, что Рахманинов «мрачно делает большие деньги» и что Шаляпин, кончив фильм, уехал в Иерусалим.

Пятого играл в Доме учёных.

Четвёртого был на собрании в Союзе композиторов, где докладывал об обмене и заграничных дирижёрах. Представитель ВОКС сказал:

- У меня штук сорок писем от заграничных музыкантов, желающих приехать, но я думаю, что это всё едва ли значительные и предлагаю на эти письма не отвечать.

Я:

- Так, вероятно, и есть в тридцати пяти случаях, но человек пять могут оказаться интересными.

Он обещал принести мне список на просмотр, взял rendez-vous, но затем позвонил, что не смог собрать всех писем. Милая российская халатность.