Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Пошли слухи, что ВИРа больше не существует, что он превращен в Институт северного земледелия. На местах власти стали прибирать к рукам опытные станции. Эйхфельд слал панические телеграммы, доказывая, что ВИР еще существует…

Институт переживал агонию.

3 мая 1941 года Вернадский записал после встречи с одной из сотрудниц ВИРа, М.П.Белой. «Она работает в Институте у Н.И.Вавилова (Н.Н.Иванова) над селекцией семян ржи из всего Союза, собранных с огромными затратами. Когда она приступила к работе, то оказалось, что de facto из того, что числилось, осталось немного. Очень ценный труд Н.И.Вавилова был уничтожен чиновниками».

Н.Н.Иванов, руководитель отдела биохимии, «в связи с теми неприятностями, которые он пережил с разрушением дела его жизни, в связи с арестом Н.И.Вавилова» [821], скоропостижно скончался 3 декабря 1940 года. Других ведущих работников – мозговой центр ВИРа – одного за другим утягивало кощеево царство. Жертвами репрессий стали Г.Д.Карпеченко, Л.И.Говоров, Г.А.Левитский, А.И.Мальцев, К.А.Фляксбергер – всего двенадцать руководящих работников ВИРа. Никто не вернулся живым…

А широкая общественность еще долго ни о чем не подозревала. В адрес академика Вавилова продолжали идти письма от самых разных людей. Вот одно из них, написанные старательным почерком школьника:

«Глубокоуважаемый академик.

В популярных книгах И.В.Мичурина “Итоги шестидесятилетних работ” и Н.А.Блукет “Охотники за растениями” я прочел и узнал, что Вы являетесь самым крупным охотником за растениями и много помогли И.В.Мичурину в добыче необходимых ему растений и семян, а также помогаете и многим нашим селекционерам, которые широко используют ваши семена, собранные в разных странах мира. Как начинающий опытник-мичуринец и селекционер, я также решил обратиться к Вам с убедительнейшей просьбой о высылке мне к весне будущего года некоторых семян, которые меня уже давно интересуют, но добыть их нигде не могу…» Дальше перечень необходимых юннату сортов. Письмо датировано 10 декабря 1940 года, через четыре месяца после исчезновения «антимичуринца» [822].

Как ни вынослив был Николай Иванович, как ни мала была его потребность во сне, но есть предел человеческим возможностям…

Да и Хвату было нелегко! У бедолаги тоже не было времени выспаться – ни днем ни ночью. В иные дни не мог и пообедать.

24 августа Вавилов снова в его кабинете – с утра до половины шестого. Изнемогая от бессонных ночей, Николай Иванович чувствует, что долго не продержится. Тотальное сопротивление бессмысленно, надо идти на уступки.

«Вопрос:Вы арестованы как активный участник антисоветской организации и агент иностранных разведок. Признаете себя в этом виновным?

Ответ:Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года являлся участником антисоветской организации правых, существовавшей в системе Наркомзема СССР. В шпионской работе виновным себя не признаю.

Вопрос:Имейте в виду, что вам не удастся скрыть свою активную шпионскую работу и об этом следствие будет вас допрашивать, а сейчас покажите, с кем вы были связаны по антисоветской работе?»

Николай Иванович называет бывших наркомов земледелия: Яковлева, Чернова, Эйхе; президента ВАСХНИЛМуралова, вице-президентов Тулайкова, Горбунова, Мейстера, Вольфа… Все давно исчезли во тьме кощеева царства. Он с ними делал общее дело, стало быть, соучастник…

«Вопрос:В каком направлении велась вами вражеская работа в области сельского хозяйства?»

Что ответить?

Вавилов помнит сыпавшиеся на него обвинения: отрыв научной работы от практики, игнорирование опытного дела, неправильное районирование хлопчатника, игнорирование местных сортов… Всё чушь, ерунда. Как на него давили при каждом местном неурожае: заменить местный посевной материал лучшими селекционными. Приходилось снова и снова терпеливо объяснять: сорта, лучшие в одних условиях, в других могут быть худшими ; достижения мировой селекции надо знать, новые сорта испытывать, вовлекать в скрещивания, но заменять ими сорта, приспособленные к конкретной местности, можно только после многолетних сравнительных испытаний. И он же игнорировал местные сорта!..

Протокол завершается глупейшей отсебятиной Хвата: подследственный просит дать ему возможность хорошенько вспомнить свою «вражескую работу», чтобы рассказать о ней на будущих допросах.

Об этом он должен – просить!\ Верх бессмыслицы. Вот уж в чем его не ограничивали, так в наговорах на себя и своих «сообщников»! Но под протоколом значится: «Записано с моих слов правильно и мною лично прочитано. Н.Вавилов» [823].

То ли спорить уже не было сил, то ли намеренно подтвердил нелепицу, чтобы был виден абсурд всего записанного. А может быть, настолько изнемог от шуток Хвата-Албогачиева, что смутно сознавал, что подписывает…

М.АПоповский недоумевал: «Что его сломило, заставило клеветать на себя и на тех погибших, среди которых были дорогие, близкие ему люди? Можно многое объяснить жестокостью следственного режима… И все-таки я не могу принять такую гипотезу. Ведь под следствием находился Николай Вавилов – бесстрашный путешественник, человек, мужество которого было известно всему миру <���…>. Итакой человек сдался, пробыв на Лубянке всего лишь двенадцать ночей?» [824]

Что сказать об этой сентенции?

Во-первых, не двенадцать ночей, а четырнадцать дней и ночей. И не вообще на Лубянке, а на допросах с пристрастием.

Во-вторых, одно дело – отвага свободного человека, вольного в своих решениях и действиях; и другое – физическое и психологическое состояние заживо погребенного узника, отгороженного от внешнего мира, беспомощного и беззащитного.

Перед читателями прошло немало персонажей, попадавших в такое же безвыходное положение. Никому из них ( никому\) не удавалось выстоять на так называемом следствии. Кто-то ломался на первом допросе, кто-то выдерживал две-три недели, редко один-два месяца, но результат всегда был один.

«Мне кажется, произошло иное, – развивал собственную гипотезу М.Поповский. – Своим глубоким аналитическим умом Николай Иванович очень скоро понял, что его арест не случайность, а продуманная, согласованная во всех инстанциях акция. В этом прежде всего убеждали многочисленные, сделанные против него показания, которые следователь Хват, как опытный игрок, то и дело выбрасывал перед своим партнером» [825].

Не мелковато ли это глубокомыслие?

Партнерами Хвата были Шварцман и Албогачиев, а не арестант Вавилов. И вовсе не требовался глубокий аналитический ум , чтобы понимать, что его арестовали не по ошибке или прихоти сержанта Свириденко.