Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

– Мой брат говорил мне: «Никогда не забывай о Европе. Никогда не подставляй ей спину. Дилеры. Вербовщики. Картографы. Никогда не доверяй европейцам. Никогда не здоровайся с ними». Но мы… О, нас так легко увлечь! Мы поддались на ваши речи, награды и церемонии. Что я делаю последние годы? Отрезаю провода, обезвреживаю дьявольские штуки. Зачем? Чтобы это случилось?

– Что случилось? Господи, да скажи же нам наконец!

– Я оставлю радио, где вам будет преподан урок истории. Не двигайся, Караваджо. Все эти высокопарные речи королей, королев и президентов… абстрактные рассуждения о цивилизации и о коричневой чуме, которая ей якобы больше не угрожает. Послушайте, чем это пахнет. Послушайте радио и почувствуйте торжество в интонациях… В моей стране, когда отец нарушает справедливость, вы должны его убить.

– Ты не знаешь, кто и в чем сейчас конкретно виноват. Ты не должен осуждать этого мужчину. Разве ты знаешь доподлинно, кто он?

Сапер держит в прицеле автомата шею пациента, потом слегка приподнимает дуло – теперь оно направлено на глаза.

– Сделай это, Кип, – говорит Алмаши.

Взгляд сапера встречается со взглядом пациента в полутемной комнате, которая заполнилась событиями, происходящими в мире.

Лежащий кивает.

– Сделай это, – спокойно повторяет он.

Кип разряжает автомат и ловит патрон, когда тот начинает падать. Потом бросает оружие на кровать, словно змею, у которой забрали яд. Боковым зрением видит Хану.

Обгоревший человек медленно стягивает наушники с черной головы и кладет перед собой. Потом поднимает левую руку, выдергивает слуховой аппарат и бросает на пол.

– Сделай это. Кип. Я ничего не хочу больше слышать.

Закрывает глаза и уплывает в темноту, подальше от этой комнаты.

Сапер прислоняется к стене, руки сложены, голова опущена. Караваджо слышит, как он дышит, быстро и тяжело; шум воздуха в ноздрях напоминает работу поршня.

– Он же не англичанин.

– Какая разница – американец или француз, мне наплевать. Когда начинаете бомбить желтую расу, вы англичане. У вас был король Леопольд в Бельгии, а теперь появился этот проклятый Гарри Трумэн в США. И всему вы научились у англичан.

– Нет. Он ни при чем. Это ошибка. Из всех людей он, возможно, единственный, кто тебя понимает.

– Он скажет, что и это не имеет значения, – говорит Хана.

Караваджо сидит на стуле. Ему вдруг приходит в голову мысль, что он всегда сидит на этом стуле. В комнате слышится скрежет детекторного приемника, голос диктора все еще что-то говорит. Дэвид не может повернуться и посмотреть на сапера или на расплывчатое пятно платья Ханы. Он знает, что молодой солдат прав. Они бы никогда не сбросили такую бомбу на белую нацию.

Сапер выходит из комнаты, оставляя Караваджо и девушку у кровати пациента – в мире, где он больше не будет их часовым.

«Когда пациент умрет, нам с Ханой придется вдвоем хоронить его».

«Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» [109] От Матфея, гл. 8, ст. 22; От Луки, гл. 9, ст. 60. . Он никогда до конца не понимал, что значит эта фраза, эти несколько бессердечных слов из главной священной книги белых людей.

Они похоронят все, кроме книги. Тело, простыни, его одежду, автомат. И скоро он останется вдвоем с Ханой. И причиной тому – новость, которую повторяют и обсуждают сейчас по радио. Ужасное событие, о котором сообщают на коротких волнах. Новая война. Смерть цивилизации.

Стоит тихая ночь. Он слышит отдаленные крики ночных птиц, приглушенные звуки крыльев. Кипарисы стоят молча – некому шуметь в листве. Безветрие. Кип лежит на спине, уставившись в темный угол палатки. Когда закрывает глаза, видит пламя, людей, бросающихся в реки и любые водоемы, чтобы избежать жары и огня, который за секунды сжигает все, что есть: одежду, кожу, волосы, даже воду, в которой они спасаются. Столь уникальную бомбу привезли из-за океана на самолете – луна серебрила его крылья – и сбросили над зеленым азиатским архипелагом.

Он ничего не ел и не пил, будучи не в силах проглотить ни крошки, ни капли. До наступления темноты очистил палатку от предметов военного назначения и саперного инструмента, сорвал знаки различия с собственной формы. Иную одежду пока взять негде. Перед тем как лечь, размотал тюрбан, расчесал волосы и завязал их в узел. Лег, наблюдая, как медленно угасает свет за стенками палатки. Его глаза держат последние лучи, уши слышат последний вздох ветра перед безветренной ночью – а потом остаются лишь приглушенные звуки птичьих крыльев и тонкие ночные шумы.

Он чувствует: Азия впитала, всосала, втянула в себя все ветры мира. Откладывает в сторону воспоминания обо всех крупных и мелких бомбах, с которыми пришлось иметь дело, и думает об одной. Кажется, она размером с город: от взрыва гибнут не единицы, не десятки и не сотни, а многие тысячи людей; живущие на земном шаре впервые становятся свидетелями столь массового убийства. Кип практически ничего не знает об этом новом виде оружия. Было ли оно внезапным выбросом тучи острых и быстрых кусочков металла или стремительным разливом струи раскаленного воздуха, воспламеняющей все живое? Но точно знает, что не позволит больше никому из них приблизиться к нему – и никогда больше не сможет есть или пить из глиняных черепков на каменной скамейке на террасе. Он не чувствует себя в состоянии вытащить спичку из мешка и зажечь лампу, ибо кажется, что заполыхает все вокруг. Когда было светло, достал из мешка фотографию семьи и долго смотрел. Его зовут Кирпал Сингх – и непонятно, что он здесь делает.

Сейчас он стоит под кипарисами в августовской жаре, без тюрбана, без рубашки. И в руках ничего нет.

Затем идет вдоль живой изгороди, ступая босыми ногами по траве, по каменному полу террасы и углям от костров. Его живое тело двигается сквозь это спящее царство, находящееся на краю злой и смертельно опасной Европы.

Рано утром Хана видит, что он стоит у входа в палатку. Вечером она замечала свет между деревьями. Вчера каждый ужинал в одиночестве, а пациент вообще отказался от еды. Теперь видно, как сапер взмахнул рукой, и стены палатки упали, словно спущенные паруса. Он поворачивается, идет к дому, поднимается по ступенькам террасы и исчезает.

В часовне он проходит мимо сгоревших скамеек к полукругу апсиды, где под брезентом, придавленным ветками, стоит мотоцикл марки «Триумф». Стягивает с машины покрытие, склоняется над нею и начинает смазывать маслом цепь и зубья передачи.

Когда Хана входит в часовню, открытую небу, сапер сидит, прислонившись к колесу.

– Кип.

Он ничего не отвечает, глядя сквозь нее.

– Кип, это я. Что нам теперь со всем этим делать?

Он словно окаменел.

Она опускается на колени и наклоняется к нему. Кладет голову на грудь. Слышит, как бьется сердце.