Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

Лестев зябко повел плечами, словно вновь переживая все то, что пришлось наблюдать ему на полях боев.

— Ну ничего, придет и на нашу улицу праздник, придет! Бороться с сильным противником будем не только храбростью. Она, конечно, необходима, и нашему воину ее не занимать. Но одной храбрости мало, слишком мало! Войскам нужна для боя современная техника!

Опять молчание, а потом все тот же взволнованный голос Дмитрия Александровича. Да, говорил Лестев, сегодня Красная Армия испытывает огромные, невероятные трудности. Только напрасно трубит противник, что он вот-вот сломит пашу волю к сопротивлению. С нашим народом этого никогда не было, пет и не будет! А противоположных примеров сколько угодно. Хотя бы битва под Грюнвальдом. Или Ледовое побоище, в котором Александр Невский и его ратники положили тьму псов-рыцарей! Или… Да что там доказывать, ясно же: переживаемые нами трудности — явление временное.

— И это, Константин Леонтьевич, — уже топом приказа произнес Лестев, — надо широко и внятно разъяснять личному составу. Ото должен быть один из главных моментов всей нашей партийно-политической работы. Необходимо довести до сознания каждого бойца, что Центральный Комитет партии, Советское правительство мобилизуют колоссальные силы страны, чтобы обеспечить сражающиеся войска всеми видами современного вооружения. Многое уже делается. Насколько мне известно, в настоящее время в серийном производстве находятся новые системы артиллерии и минометов, новые замечательные танки Т-34 и КВ, новые истребители и бомбардировщики. И здесь, на фронте, враги это скоро почувствуют на своей шкуре. А сейчас паша задача — выстоять! Выстоять, — Лестев стукнул кулаком по столу, — и заставить фашистов платить большой кровью за каждый метр советской земли!

— Не об этом ли, Дмитрий Александрович, и пишешь? — кивнул я на стопку бумаги, лежавшую перед Лестевым.

— Почти угадал. Директиву готовлю. Понимаешь, среди красноармейцев, да и среди отдельных командиров, появилась очень опасная болезнь — страх перед танками и самолетами противника. В общем, танкобоязнь и самолетобоязнь. Смотришь на иного, вроде бы смелый, решительный, но вот оказался в критической обстановке — и растерялся. Что ж, жизнь сложная штука. У каждого человека свой характер, и никто не знает, когда проявится его суть. Война сурово испытывает каждого из нас и о каждом скажет, кто он и что он.

Мы снова заговорили о танко- и самолетобоязни.

— Вот и составляю директиву на этот счет, — сказал Дмитрий Александрович. — Следует незамедлительно преодолеть эту опасную болезнь, но как? Пусть подумает каждый политработник, каждый коммунист и комсомолец. И гы подумай, Константин Леонтьевич. Нам пока не из чего выбирать, чем бить врага. Но как бить — тут может быть большой выбор. Только надо найти правильное средство, в этом все дело.

Зазуммерил телефон. Далекий голос сообщил: только что взяли в плен обер-лейтенанта. Спросил: куда его? Лестев ответил, чтобы привезли в штаб, и, положив трубку, продолжал, будто паша беседа и не прерывалась:

— А пример боевого творчества, мужества и бесстрашия обязаны показать прежде всего командиры и политработники. Но и храбрости необходимо разумное начало. Мужество должно сочетаться с трезвым расчетом. Мы обязаны повести борьбу против этакого бравирования храбростью. Пуля ушлая, она любит таких храбрецов. Короче, нам надо самим учиться воевать с наименьшими потерями, неоправданными жертвами и учить этому каждого красноармейца, командира, политработника. Ну а новая техника, новое оружие у нас будут, обязательно будут!

Он как-то застенчиво улыбнулся, и вновь передо мной возник образ Димы Лестева, простецкого парня и доброго товарища, милого, умного, который так легко и быстро сходился с людьми.

— Вот, дорогой мой друг-однокашник, — заключил Дмитрий Александрович, — поговорили по душам, и на сердце легче стало. Да и кое-что из сказанного, думаю, пригодится не только мне, а и тебе. Не так ли?

— Спасибо, Дмитрий Александрович, есть над чем поразмыслить.

— Покрепче держи со мной связь, — сказал Лестев, на прощание пожимая руку. — Информируй, советуйся. Я ведь уже обстрелян, а для тебя многое будет впервой.

— Да и меня обстреляли, — усмехнулся я, вспомнив сегодняшний случай на дороге. Рассказал об этом, и Лестев насупился.

— Издевается немец, нахальничает, но ничего, скоро мы ему крылышки подпалим. Будь осторожен, береги себя. Мы перед партией отвечаем за боевой дух Красной Армии!

Он берег людей, очень берег. А сам не уберегся. Дмитрий Александрович Лестев погиб 18 ноября 1941 года. В тот день он находился в 30-й армии, был там, где для наших войск сложилась наиболее трудная обстановка.

Штаб и отдел политической пропаганды 16-й армии дислоцировались сначала севернее Орши, а затем перебрались в совхоз «Жуково», что километрах в двенадцати северо-восточнее Смоленска.

Из-под Шенетовки прибыли командующий армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин и член Военного совета дивизионный комиссар А. А. Лобачев. Полковник Шалин доложил о состоянии армии, о том, что здесь сейчас ее фактически представляет лишь одна 152-я стрелковая дивизия.

Командарм хмуро молчал. Тогда Шалин негромко добавил:

— Правда, в состав армии включена 46-я стрелковая дивизия.

— Где она?

— Пока на колесах. Прибывает из Иркутска.

Морщинки на лице генерала заметно разгладились:

— Негусто, конечно. Но могло быть и хуже. Словом, есть еще порох в пороховницах!

Оптимизм Михаила Федоровича импонировал и командному составу, и красноармейцам. Все мы верили в своего командарма, в его трезвый ум, твердость. Он никогда не терял головы. Верно, порой Лукин бывал резок, в пылу гнева, случалось, пускал и крепкое словечко, но через минуту опять становился ровным, уважительным к подчиненным. Одного он не терпел и не прощал никому и никогда: лжи. Уличенный в ней навсегда терял в глазах командарма авторитет и уважение. Помнится, комбат одного из полков ежедневно сообщал о сотнях уничтоженных его подчиненными гитлеровцев. Наконец, Лукин, который всегда (а теперь-то, после усечения 16-й, и подавно) был в курсе всего, что делалось не только в соединениях, но и полках и подразделениях его армии, позвонил тому комбату:

— Почему стоишь на месте?

Тот, видимо, ответил, что немцы не пускают.

Командарм вспылил:

— По твоим данным, ты же чуть ли не целую дивизию уничтожил!

Лукин крепко отчитал комбата, а вместе с ним и командира полка, потребовал впредь сообщать в штаб армии только правдивые данные, в противном случае — трибунал! Строго? Да, но иначе нельзя. Ложные сведения вводят й заблуждение командование, не дают возможности правильно маневрировать войсками.