Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

Таким образом, в боях за Смоленск, о нем я уже говорил, противник имел огромное преимущество в живой силе, а по самолетам превосходил нас в четыре раза. Его авиация господствовала в воздухе. Враг был уверен в легкой победе, рвался вперед, подхлестываемый приказами и крикливыми призывами Гитлера. Но легкой победы он не получил. И вообще победы у вермахта в Смоленском сражении не было, хотя мы и оставили город. Советские воины отошли от Смоленска непобежденными.

Вспоминается примечательный для тех дней эпизод. Августовским вечером, когда 15-я армия, выйдя из окружения, отдыхала, набиралась сил для новых боев, направился я в 152-ю стрелковую дивизию. В дубовой роще, вижу, расположилась группа красноармейцев, о чем-то беседуют. Я хотел пройти мимо, но тут услышал заинтересовавший меня разговор:

— Много могил мы оставили на Смоленщине, — с тяжелым вздохом сказал один, сосредоточенно скручивая цигарку.

— Но и немцы немало понатыкали там березовых крестов! — горячо возразил другой.

И тут раздался хрипловатый басок, который показался мне знакомым. Такой характерный голос был у парторга стрелковой роты старшего сержанта Ф. X. Долгова. Присмотрелся, и правда он.

— На войне всякое бывает, — сказал Долгов спокойно. — Бывает, приходится и отступать. Вот, к примеру, в Отечественную войну 1812 года. Тогда после Бородинского сражения Бутузов увел свои войска и сдал Наполеону Москву…

— Ты что же это, друг, — перебили Долгова сразу несколько человек, — тоже хочешь Москву Гитлеру сдать?

— Ну насчет Москвы, братцы, погодите малость. Я о другом. Вот, значит, Кутузов сдал Москву, а Наполеон получил победу? Да? Шиша два получил! А теперь о Смоленске. Оставили мы, значит, город, отступили, а победы немец не получил! Давайте-ка прикинем, сколько полегло наших, а сколько мы их уложили? Где отборные кадровые дивизии Гитлера? Те самые, которые маршировали по улицам Брюсселя, Варшавы, Парняга и других европейских столиц?

— В земле Смоленщины, вот где они, под березовыми крестами! — снова подал голос тот боец, который чуть раньше возражал своему товарищу с цигаркой.

— Точно, под березовыми крестами, — подтвердил Долгов. — Это — раз. А два — пока враг крутился в Смоленске, время-то шло? За этот срок паши войска успели свое дело сделать, пообрубали клешни-то фашистам и в других местах. Это тоже чего-нибудь стоит! Ведь мы весь блицкриг им изломали. Короче говоря, если все прибросить, то по гитлеровской бухгалтерии дебит с кредитом сошелся, а вагон масла пропал, то бишь дивизии пропали!

— Бухгалтером, что ли был? — спросил Долгова его сосед, кряжистый старшина с забинтованной шеей.

— Ага, как раз бухгалтером, ружья в руки не брал. А теперь вот снайпером в полку.

— Ну и какой же у тебя актив?

— Пока четырнадцать фрицев… А насчет Москвы я так скажу: не видать ее Гитлеру, как, извиняюсь, борову своего хвостика.

Красноармейцы дружно засмеялись. Потом снова стали внимательно слушать Долгова. Признаюсь, меня это искренне порадовало. Бывший бухгалтер достаточно полно и образно излагал обстановку. К его доводам хочу теперь добавить лишь одно: мы ушли из Смоленска, хорошо познав пауку борьбы и ненависти. Бились с лютым врагом советские бойцы не на жизнь, а насмерть. Примеров тому нет числа. Вот один из них.

Воевал в нашей 16-й командир танка младший лейтенант Иван Колосов, которого я знал еще по службе в Забайкалье. Смелости ему было не занимать, опыта тоже — боевой путь начал на Халхин-Голе. Столь же умелыми, отважными были и члены экипажа: механик-водитель Павел Рудов, заряжающий Василий Орлов. Они крушили фашистов огнем, давили гусеницами. Но, оказавшись в окружении, танк получил повреждение. Колосов был контужен, Рудов убит. Казалось, все, нет больше боевой единицы, но Колосов с Орловым решили иначе. Они сумели исправить двигатель, собрали с других подбитых танков снаряды, затем, выжидая в лесу удобного момента, стали внезапно нападать на обозы гитлеровцев. А однажды, развив предельную скорость, врезались в их колонну. Это была настоящая мясорубка.

Погиб Иван Сидорович Колосов после почти двухнедельных боев в тылу врага. О том, как это произошло, он рассказал в предсмертном письме своей невесте Варе Журавлевой. Письмо это нашли уже после войны в поржавевшем, наполовину ушедшем в заболоченную землю танке. Колосов сообщал Варе, что, когда они громили еще одну гитлеровскую колонну, фашистский снаряд пробил боковую броню танка и разорвался внутри. Василия убило, а Колосова тяжело ранило. Так из трех танкистов он остался одни. Превозмогая боль, в сумерках въехал в лес. Ночь провел в муках, истекая кровью. Письмо Колосов заканчивал словами, которые нельзя читать без глубочайшего волнения. Пройдет, писал он, время, люди залечат раны, построят новые города, вырастят сады. Наступит другая жизнь, другие песни будут петь. Но никогда не забывайте песню про нас, про трех танкистов…

У одной из дорог Смоленщины ныне возвышается на постаменте советский танк с бортовым номером 12. На нем воевал экипаж машины боевой — Иван Колосов, Павел Рудов, Василий Орлов, воевал так, как умели сражаться защитники древнего русского города на Днепре — до последнего вздоха.

Оставив Смоленск, 16-я армия отошла на восток и встала на Ярцевских высотах. Фронт ее обороны протянулся на пятьдесят километров, в большей своей части по реке Вопь, от которой начинались Хотеновские леса. Река не очень широкая, зато достаточно глубокая. Берега болотистые, поросшие лозняком и ивой. Восточный берег господствовал над западным, низменным, где на холмах занял оборону противник, — он был обескровлен и утратил наступательный порыв.

Геббельсовская пропаганда безостановочно трубила, что, дескать, из немецкого кольца вырвались только отдельные, незначительные группы 16-й и 20-й армий. Обычное хвастовство! На самом-то деле обе армии вышли из окружения организованно, с оружием и техникой, с обозами. Да, в жестоких боях они были ослаблены, но ведь как раз по этой же причине и вражеские войска не могли вести дальнейшее наступление!

В сражении наступила пауза. Мы воспользовались ею для приведения армии в порядок. Военный совет делегировал меня в штаб фронта.

— Доложите там, Константин Леонтьевич, — напутствовали Лукин с Лобачевым, — как можно обстоятельнее о наших нуждах.

А нам многого не хватало. Войска необходимо было снабдить оружием, особенно артиллерией, которой крайне недоставало. Нам нужен был транспорт, требовались продукты питания. В июльских боях и при изнурительном отходе сильно износились обмундирование, обувь лычного состава. Самое же главное, конечно, было в том, чтобы пополнить поредевшие ряды бойцов, командиров, политработников. В первую очередь — командиров и политработников. Когда бывало трудно в бою, именно они шли впереди атакующих, показывая пример мужества и бесстрашия. И первыми падали, сраженные вражеским огнем. Потери были значительные. Скажем, в 675-м стрелковом полку 127-й стрелковой дивизии из всего состава партийного бюро, в котором насчитывалось двенадцать человек, в строю остался только один. А в ротах — ни одного парторга…