Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

— Про пословицу-то, — вновь заговорил командующий, и в голосе его угадывалось откровение воина и жизнелюба, — про нее я просто так сказал, в шутку. Не люблю браваду! У каждого человека одна жизнь, и у меня их тоже не две. Так что и мне не хочется без времени, и особенно попусту, потерять свою жизнь. Конечно, мы — солдаты, в мирное время учимся, а в войну воюем. Такова наша профессия, в том и долг наш — с оружием в руках защищать родную землю. Только умирать-то кому же охота? Но все дело в том, чтобы суметь взять себя за шиворот и наперекор всему одолеть в себе страх. Вы знаете, за страхом начинается ужас, и тогда человек теряет себя…

Рокоссовский снова помолчал, потом вдруг спросил, круто повернув разговор:

— А вы что же, Константин Леонтьевич, и пастушонком были?

— Пришлось, — сказал я, немало удивленный тем, что новому командующему уже известно мое далекое прошлое. — И скотину пас, и в батраках ходил. И не один я. Отец Леонтий Лукьянович, мать Феодосия Капитоновна тоже на богатеев спину гнули. Нужда заставляла. В семье-то восемь душ было…

— Вон ведь как! Ну, скажу вам, и меня жизнь не очень-то баловала. Тоже с детских лет к труду приучен. В империалистическую войну пороху вдоволь понюхал, затем в Красной Армии всю гражданскую прошел. В двадцать девятом году на Китайско-Восточной железной дороге под огнем пришлось побывать.

Закончил разговор Константин Константинович тем, с чего и начал:

— Война… Страдания, кровь, смерть. Все это, конечно, страшно. Но войну-то не мы начали, а гитлеровцы. Пусть на себя и пеняют. Дорого она им обойдется, очень дорого!

Генерал Рокоссовский беззаветно верил в нашу победу и, преодолевая все трудности, все невзгоды, настойчиво и целеустремленно вел к ней войска.

Местами паши окопы сближались с немецкими чуть ли не на бросок гранаты. Противник укреплял свои позиции. Холмы на противоположной стороне реки Вопи были изрыты траншеями. Там же — минные поля и проволочные заграждения. Днем разгорались артиллерийская и минометная дуэли, ружейная и пулеметная перестрелка. Налетала вражеская авиация, и тогда воздух рвали винтовочные залпы. Однажды была сбита «рама» — двухфюзеляжный разведывательный самолет «Фокке-Вульф-189». Воздушный стрелок сгорел в самолете, а летчик выбросился с парашютом и был захвачен в плен. На допросе он держался сперва довольно нахально:

— Нам тесно стало в своих границах, а на востоке много жизненного пространства. Фюрер сказал, что оно должно принадлежать Германии!

— А вы сами как думаете? Так же?

Пленный замялся, отвел глаза в сторону:

— Я думаю, что фюрер все же в чем-то ошибся. Оп обещал легкую победу, во победы не видно. Мы завязли в этой войне, и вряд ли нам удастся благополучно закончить ее.

— Вы ответили не на заданный еще вопрос, и ответили правильно. А как же все-таки с жизненным пространством на востоке?

— Эта не паша территория, и русские не собираются нам ее отдавать…

Мы предложили летчику выступить перед немецкими солдатами по радио. Отказался: у него в Германии семья, родственники. Но многие пленные охотно принимали паше предложение, и их выступления мы передавали на немецкую сторону через громкоговорящую установку…

Обычно вечером, когда затихал огневой бой, из окопов противника раздавались голоса:

— Эй, рус, дафай «Синий платочек»!

Мы выполняли просьбу «публики», прокручивали песенку, которая так полюбилась всем. А затем по радио начинал говорить один из пленных. Помню, однажды по собственному желанию к микрофону подошел награжденный Железным крестом лейтенант. Свое выступление он начал так:

— Здравствуйте, соотечественники! Это говорю я, ваш бывший однополчанин. Меня подстрелили русские и взяли в плен. Вы, наверное, думали, что мне капут? Честно вам скажу: и я так думал. А русские подобрали меня, отправили в госпиталь, и я лежал вместе с их ранеными. Вы не поверите, если я вам скажу: русские врачи были так же заботливы и внимательны ко мне, как и к своим. Я бы в это тоже не поверил, но испытал на себе сам. И вот я — живой, поправившийся. На ноги меня подняли русские…

Голос пленного лейтенанта далеко разносили мощные динамики. Но внезапно его заглушили разрывы мин. Надо было менять место расположения установки. Такую возможность мы предусмотрели заранее, устроили запасные блиндажи для ее укрытия. И вот уже опять из динамика слышится речь пленного лейтенанта:

— Как же получается, ребята? Вы не хотите узнать правду? Или вам ее не дают узнать, минометами затыкают вам уши? Но правду ничем не заглушить, знайте. А правда в том, что обманул нас фюрер, бросил в болото, из которого Германии не выбраться, если мы сами этого не захотим…

Из немецких окопов закричали:

— Рус, хватит агитации, дафай «Синий платочек»!

— А может, «катюшу» сыграть?

В ту пору за грозными реактивными минометами только еще закреплялось ласковое имя «катюша». Гитлеровцы же называли наши эрэсы «чертова пушка» и «огненная смерть». Но песенку про «катюшу» они очень уважали, просили:

— Дафай «катюшу», рус!

— Подождите до утра. Утром услышите.

И правда, едва миновала ночь, воздух разорвали режущие звуки. Небо пронзили огненные трассы. В районе обороны противника реактивные снаряды с оглушающим грохотом вздымали столбы пламени и дыма. После такого проигрывания «чертовой пушки» фашисты долго не могли прийти в себя.

В нашей 16-й армии была всего лишь одна батарея — четыре машины — реактивных минометов. Расчеты умело и быстро перебрасывали их с позиции на позицию, производили залп и мчались к следующей точке. Создавалось впечатление, что у нас далеко не единственная батарея «катюш».

Бои не прекращались. Правда, они чаще ограничивались огневой дуэлью. Впрочем, нами предпринимались и наступательные действия, но главным образом с разведывательными целями — для засечки огневых точек противника, захвата «языков». «Языки» давали ценные показания и очень жаловались на действия партизан, которые беспощадно уничтожали врага на захваченной им смоленской земле.

С партизанами мы по-прежнему поддерживали самые тесные связи. И по-прежнему они снабжали нас ценной разведывательной информацией о противнике. Тут, пожалуй, в немалой степени сказывалось то, что среди народных мстителей находились и бывшие воины 16-й. Многие ее бойцы и командиры, оказавшись в полном окружении, не сложили оружие, а включились в партизанскую борьбу. Мы и сегодня можем гордиться тем, что, например, из рядов 152-й стрелковой дивизии вышли прославленные на Смоленщине командиры партизанских бригад Иван Шлапаков и Гуржав Очиров, командиры отрядов Николай Лемешко и Александр Туровский, сотни рядовых бойцов-партизан. Так вот, доставляемые народными мстителями сведения об оккупантах были очень важны для ведения боевых действий. Хотя особого продвижения добиться нам не удалось, тем не менее 16-я армия сковала крупные силы врага, облегчив соседям на левом фланге проведение Ельнинской операции.